Океан - Альберто Васкес-Фигероа

Кусая губы и отказываясь поверить своим глазам, Дамиан Сентено выждал, пока баркас не приблизился. Но когда на нем начали приспускать паруса и человек, стоящий на носу, бросил якорь, он без труда узнал его.

— Асдрубаль Пердомо! — воскликнул Дамиан. — Вон он, сучий сын!

И действительно, стоя рядом с родителями, братом и сестрой, Асдрубаль Пердомо смотрел на дом, с крыши которого за ним следил Дамиан Сентено.

А затем баркас был буквально атакован жителями Плайа-Бланка. Они перескакивали на палубу, перегружали на него бочонки с водой, какие-то ящики, мешки и даже мебель. Асдрубаль же только и успевал, что обнимать односельчан и пожимать тянущиеся к нему руки.

— Тащи винтовку! — приказал Дамиан Сентено одному из своих людей.

— Не сходи с ума! — одернул его Хусто Гаррига. — На таком расстоянии ты добьешься лишь того, что шальная пуля убьет кого-то не того.

— Тогда приготовь машину. Мы подъедем к самому мысу.

— Когда подъедем, они уже уйдут.

— Делай то, что приказываю, и не перечь! — выходя из себя, крикнул впервые за много лет Дамиан. — Эти козлы не смеют насмехаться надо мной!

Хусто Гаррига молча кивнул, и один из легионеров сбежал по лестнице, а Дамиан тем временем неотрывно продолжал следить за происходящим на «Исла-де-Лобос».

— Они грузят столько провианта, что его хватит на то, чтобы обойти полсвета, — заметил он. — Более двадцати бочонков воды и десятки мешков.

— Да, хватит для того, чтобы пройти половину земного шара, — согласился Хусто Гаррига. — Если я не ошибаюсь, они собираются в Америку.

Дамиан Сентено резко выпрямился и непонимающе посмотрел на него.

— В Америку?! — выкрикнул он. — В Америку на этой ореховой скорлупе, которая того и гляди развалится на части? Ты в себе?

— Я-то да, — последовал ответ. — А вот кто лишился ума, так это они.

И тут от задней части дома до них долетел крик:

— Хусто! Хусто! Какой-то сучий сын проколол все четыре колеса и вырвал все провода из мотора! Эта рухлядь уже никогда не поедет!

После этого Дамиан Сентено успокоился, похоже решив, что все кончено. Он уселся на перила плоской крыши и неподвижно застыл, наблюдая за непрекращающейся суетой, которая разворачивалась вокруг старой лодки, пока жители селения не начали постепенно возвращаться на свои баркасы и шаланды, обнимая и целуя на прощание проклятых Пердомо.

Вот якорь вышел из воды, и Асдрубаль рывком установил его на место. Вот поставили один из парусов, и «Исла-де-Лобос» начал двигаться и вскоре отошел от рыбацкой флотилии, взяв кус на пролив, разделявший острова Лансароте и Фуэртевентура.

Дамиан Сентено наблюдал, как баркас прошел в каких-то трехстах метрах от него, он четко разглядел лица пятерых Марадентро, смотревших на дом Сеньи Флориды: Асдрубаль на носу, его отец за штурвалом, а Себастьян, Аурелия и Айза на корме, где они и простояли до тех пор, пока лодка не скрылась из виду. Они хотели увезти с собой память о тех местах, где родились и где прошли их лучшие годы.

Подгоняемый попутным ветром, баркас набрал скорость, и вскоре на его месте остался лишь длинный белый след, который медленно таял в синих морских водах.

Дамиан Сентено безучастно смотрел на океан, не замечая своих людей, стоявших рядом и также хранивших молчание, и задавался лишь одним вопросом: как могло так случиться, что старый баркас, на котором любой мало-мальски нормальный человек не отважился бы обойти и соседний остров, мог отправиться в Америку? Неужели же первая крутая волна не разорвет его на части и вся его команда не пойдет на дно, а вместе с ней в ад отправятся и мечты самого Сентено о богатой и спокойной жизни?

* * *

Ему вспомнилась старая, как сами острова, песня, которую, как рассказывал дон Хулиан ель-Гуанче, напевали моряки, провожая в последний путь одного из рыбаков, когда того везли хоронить на большой остров.

Немы и неподвижны, кто уходит в мир иной,

И парус, тенью прикрывая, охраняет их покой.

Стеная, плачет море под изогнутым килем,

Светило на рассвете курс им на «закат»

Прокладывает утренним лучом.

Вам жить бы на земле да наслаждаться счастьем,

Подалее от бурь, от мертвых штилей и ненастья,

Когда нам курс указывают Господа лучи,

Когда от жажды и жары не подают руки.

Молитесь Господу вернуться ради нас,

К нам снизойти супротив всяких правил,

Чтоб так же, как и мы, штурвалом каждый правил,

Когда на «запад» курс возьмем,

Когда пробьет наш час

И поведет, окутав тишиною, траурный баркас.

«Исла-де-Лобос» теперь казался ему «окутанным тишиною траурным баркасом», так как он шел курсом на запад и никто на борту не проронил не единого слова. Каждый старался с уважением отнестись к чувствам других, видя, как постепенно тают вдали вулканы Лансароте.

Было тяжело осознать, что раскаленные на жарком полуденном солнце камни острова, еще вчера бывшие такими реальными, медленно исчезают в утренней дымке; пройдут годы, и они превратятся в прекрасное, но смутное воспоминание.

Тоска постепенно завладевала их душами, и становилась она тем сильнее, чем дальше был от них родной остров. Сейчас настало время, когда каждый член маленькой команды баркаса вел с самим собой жестокую борьбу, чтобы только не развернуть лодку и не бросить вызов судьбе, какой бы тяжелой она ни была, так как ничто уже не казалось им столь ужасным, как разлука с домом.

Конечно же никто и никогда не узнает, пели ли в прежние времена эту песню моряки острова Ла-Грасиоса, провожая в последний путь своих товарищей, тем более что дон Хулиан слыл большим фантазером и знатным выдумщиком. Однако сейчас слова ее так и вертелись на языке, словно Сам Господь когда-то сочинил ее для тех, кого судьба разлучала с самым дорогим, что было в их жизни.

Где еще на этом свете они найдут место со столь же прозрачной водой, как в бухте Бокайна, или такими же рыжими дюнами, как на Фуэртевентура? Где может существовать другая гора Монтанья-Бермеха, другой Ад Тимафайа? Где еще есть такие же белые пляжи и тихие бухты, в которых успокаивается даже дыхание океана? Где еще они почувствуют привычные с детства запахи, услышат знакомые голоса и увидят лица друзей, плакавших с ними в дни печали и смеявшихся в минуты радости?

Немы и неподвижны, кто уходит в мир иной,

И парус, тенью прикрывая, охраняет их покой.

Стеная, плачет море под изогнутым килем,

Светило на рассвете курс им на «закат»

Прокладывает утренним лучом.

Стоящее прямо перед ними солнце начало клониться к закату, указывая курс на запад, в то время как море под килем, казалось, не плескало, а рыдало.

Айза сидела в тени одного из парусов, ловивших неумолимый ветер, что гнал их суденышко все дальше и дальше на запад.