Дикий порт - Олег Серегин

— Не-е-ет! — провизжала Улянка и с нечеловеческой ловкостью вскарабкалась выше.

Найт озадаченно поднял лапу. Лезть за маленькой самочкой он не мог — под двухсоткилограммовым ящером обламывались ветки.

Игорь застонал.

Таисия наклонилась к его уху и прошептала что-то.

Мастер просветлел лицом.

— Ну хорошо, — громко объявил он. — Хочешь сидеть на дереве — сиди. Мы с тётей Тасей возьмём маму и поедем в посёлок есть мороженое.

Оба они демонстративно повернулись к секвойиду спинами и зашагали по тропке.

— Я тоже! — торопливо, запыхавшись, крикнула Улянка, — тоже!

Немедля бдительный Найт заключил её в кольца своего хвоста — в два витка — и перенёсся прыжком на соседнее дерево, пониже. Полёт пришёлся Улянке по вкусу, и обман был прощён.

— Уляночка, идите с Найтом к маме, — голосом доброй волшебницы посоветовала Таисия. — Предупредите, чтобы готовилась ехать. Ты какое мороженое любишь?

— С яблуковым вареньем.

— С яблочным, — вмешался папа. Таис незаметно стукнула его кулаком в спину.

— С яблуковым! — воинственно заявила Уляна.

— Разумеется, с яблуковым, — согласилась Таисия. — Ну, наперегонки?

Они пробежали вслед за стремительным Найтом пару десятков метров, пока дракон со своей шумной ношей окончательно не скрылся в зелени. Остановились. Игорь стёр со лба пот.

— У Лилен получается её утихомирить, — пожаловался он. — У меня…

— Ты — папа, — посочувствовала Чигракова.

Время перевалило за полдень, солнце палило немилосердно. На прогалине, укрытой лишь прозрачной трепещущей тенью, стоять было неуютно, невзирая на все красоты южного леса. В небесной расплавленной синеве таяли очертания клина псевдоптиц, отправляющихся за море. Весенний гам звенел над зелёными кронами. Неуклюжая полу-ящерица, полу-рыба вроде вымершей ихтиостеги чуть одаль, в тени, медленно выползала из сохнущей лужи.

— Заметь, — сосредоточенно вышагивая по тропе, сказала Таисия, — экраноплан появился почти сразу после того, как Лили приняла решение. То решение, которое разворачивало Вольфов лицом к нам. И их убили.

Игорь поднял бровь. Зажатая в зубах травинка шевельнулась.

— Ты полагаешь, реши Лилен иначе, и убийцы бы развернулись? — со сдержанным сарказмом проговорил мастер.

— Игорь, ты забыл, с кем разговариваешь.

— Прошу прощения.

— Да я не о том, — подкупающе улыбнулась Таисия, остановившись. — Ты сам сверхполноценник, ты разговариваешь с эмиссаром Райского Сада, и при этом не понимаешь, какую я вижу здесь зависимость… Игорь, это похоже на действия корректора.

На лице мастера выразился глубокий скепсис.

— Это похоже на действия корректора, который способен нарушать закон причинности. При этом выставляя предопределённые связи. — Он помолчал. — Совершеннейшая фантастика.

— Но прецеденты известны.

— На это была способна только Ифе Никас. И то — по легенде.

— Такова легенда, — кивнула Таисия. — Но я знаю по меньшей мере четверых живущих.

Цмайши, великая старейшина, первая среди женщин, сидит в кругу челяди. Прообраз круга — небесное собрание Ймерхши, породившей мир и людей. Ибо сказано:

Ймерхши, сияющая, грозная, ужасная видом,

Среди светил, громадная, восседает.

Она всему исток даёт.

Всё в ней успокаивается.

Дочери подле неё сидят, как горы.

Ймерхши, Мать-Начало, солнцу над кряжем подобна.

Она светоч смерти,

Она победа, она ликование.

Прочие женщины сидят по левую и правую руку старейшины, подобно могущественным дочерям богини, за ними — мужчины, в блеске завоёванных украшений, бахвалящиеся силой и ловкостью. Дети смотрят на величие матерей, разглядывают броню воинов и знаки отличия, гадая, который из доблестных зачал их; ждут куска из рук великой старейшины, чтобы подраться за него и выяснить, кто будет первым через несколько лет.

Всё как велит честь.

Цмайши огромна, жестока и всё ещё очень сильна, но в очертаниях её тела больше нет красоты. Тело стало тяжёлым и часто болит. Это знак: её срок на земле истекает. Годы её собираются, как зажимы на косах храброго воина, и уже самих кос из-под них не увидеть… Цмайши близится к двум векам.

Она рождалась в блеске клинков, в девичестве ей не было равных. Даже брат её того же выводка, великий Р’харта, что осмелился выйти из чрева прежде неё и доказал потом своё право отодвигать женщин, брат, достойно принявший ужаснейшую из судеб — даже он остерегался свирепости Цмайши. Но минули годы и десятилетия, войны и выводки, голод и поражения. Клыки её затупились, сосцы иссохли, теперь ей немного нужно.

«Солгите!» — молит старуха.

Солгите ей. Скажите, что она дома, что над нею небо Кадары. Что мир её по-прежнему, как и в начале времён — царствующий, первый, исполненный вечной славы. Что все её дочери живы и плодоносны, что её сыновья прославлены подвигами, и каждого не раз выбирала женщина для зачатия. Что доблесть и мощь не покинули человечество, и дети его мечтают о победоносной войне.

Она умирает. Солгите.

— Пусть расскажут легенду, — приказывает она, и вокруг утихает хруст костей на зубах. Её дому нечасто выпадает сытная трапеза, и всё же никто не смеет ослушаться. Никто не переспрашивает, какую легенду следует рассказать. Всем известна любимая история Цмайши, как и то, отчего величайшая из женщин желает склонять к ней свой слух. Пусть скажут о древних героях: о победах и упоении боя, о богах, склоняющихся перед людьми, о высокой любви и высокой чести. Цмайши услышит о себе и доблестном Р’харте.

Один из мужчин выходит и садится перед ней на землю. Старейшина взирает на него сверху, глаза её полузакрыты; Цмайши не думает о том, что в прежние времена обладателя четырёх кос не пустили бы не только на чтимое место перед нею, но и вообще в её собрание. Даже прибирать объедки…

Не помнит.

Он хорош в речи. Говорит нараспев, искусно подчёркивая рычащие звуки. Язык, новый и понятный, оттого кажется более древним; слова, которыми в действительности было когда-то сложено повествование, погребены и истлели более полумиллиона лет назад.

Он в материнском чреве своих братьев убил.

Он пожрал их, человеческой плотью себя насытил.

Он из чрева как трёхлетний ребёнок вышел, сестру отодвинул.

Шакхатарши, сестра, говорит:

«Ш’райра, мой брат, воистину силой обладает.

Мать не от слабого зачинала, она взяла бога».

Цмайши не помнит и о том, что М’рхенгла проиграл бой выродку. Приказывает глазам не видеть, носу не чуять, что мужчина перед нею болен и слаб, что из его сердец бьются лишь два.