Обратный билет - Габор Т. Санто

Тщетно говорил он себе, что расставаться с обычаями — дело легкое и, конечно, в нем нет и следа наивного страха перед нарушением запретов и предписаний; тот злополучный обед, который он ел через силу, запомнился ему на всю жизнь.

Там, в университетской столовой, в сентябре тысяча девятьсот сорок девятого года, в голове у него бродила некая виноватая, покаянная мысль, что он просто выбрал наиболее легкий путь, отказавшись ради него от всего, чем жил раньше. Чувство вины усугублялось еще и тем, что за несколько месяцев, проведенных в университете, он не выполнил почти ничего из намеченной для себя программы. Он не преподавал то, а главное, так, что и как хотел преподавать: историю Древнего мира, свободно сопоставляя греческие, древнееврейские и христианские источники. На место прежних идеологических ограничений пришли другие, новые, но если прежние он в свое время принимал добровольно, а потом, тоже по своей воле, отвернулся от них, то теперь, в новых условиях, выбора у него не было…

Вагон трясло на стыках рельсов, и он почувствовал тошноту. Да еще тот злосчастный обед вспомнился, и во рту появилась кислая, едкая слюна. И тут в памяти у него возникло одно давнее-давнее, из детских лет, переживание — еще один неприятный случай, связанный с праздником Йом Кипур.

В тот день, как и в другие праздники, в школу он не пошел. Но в ранний послеобеденный час, когда он с урчащим от голода желудком, борясь с головокружением, шел из синагоги домой, чтобы, по совету отца, прилечь и поспать — все легче перенести пост, — дорогу ему преградили два одноклассника. Один из них был сыном мясника, второй — еврей, отпрыск самого известного в Таполце адвоката. Правда, семья последнего вечером «Кол нидрей»[10] тоже ходила в синагогу неологов, но следующий день у адвоката был рабочим, так что он и сына послал в школу. А тот, желая угодить сыну мясника, который был самым сильным в классе и уже помогал отцу в лавке, рассказал ему, что «ортодоксальные» евреи в этот день ничего не должны есть. Будущий мясник решил, что, если они вдвоем немного покормят одного из этих чудиков, это будет великолепная шутка. Затащив З. в подворотню, они заломили ему руки за спину и попытались затолкать в рот сандвич с копченым салом. З. изо всех сил крутил головой, чтобы свинина не коснулась рта. А когда толстый сын мясника, которому надоело возиться с ним, схватил его за волосы, чтобы он не мог уворачиваться, и размазал по его лицу раскрошившийся сандвич, — З. отчаянно заорал. Двое мальчишек стали озираться: не слышит ли кто, — и предпочли убежать. З. отплевывался, глотая слезы и борясь с тошнотой, вызванной скорее унижением и чувством голода, чем отвращением перед трефным, так вопиюще оскорбляющим святой пост. И еще его переполняло не совсем объяснимое чувство вины, поэтому он не стал рассказывать о случившемся дома.

Воспоминания эти нахлынули так резко, что профессор вздрогнул. Когда он открыл глаза, поезд подходил к какой-то станции. Пожилые супруги готовились выходить. Когда они снимали с багажной сетки свои чемоданы, одна небольшая сумка свалилась и выбила книгу из рук молодого человека. З. машинально подхватил книгу, отчего газетная обертка разорвалась и показалась обложка. По обложке З. узнал книгу: это была «Иудейская война» Иосифа Флавия.

Нежданная встреча с любимым автором, с произведением, которое З. считал таким важным в мировой историографии, подняла ему настроение. Молодой человек, который все еще возмущенно качал головой: вышедшие попутчики даже прощения не попросили за свою неуклюжесть, — не мог понять, почему пожилой сосед улыбается, протягивая ему книгу.

Когда поезд тронулся, З., вопреки своим привычкам, не мог удержаться и заговорил с молодым человеком. Тот оказался студентом-юристом, он ехал домой на уик-энд. Сначала он отвечал на вопросы сдержанно, потом разговорился. А когда выяснилось, что пожилой попутчик преподает в университете древнюю историю и считает книгу Иосифа Флавия фундаментальным историческим источником, он уже не просто поддерживал разговор, но даже отважился вступить в спор.

Предметом их беседы стал сам Иосиф Флавий, еврей, получивший римское гражданство, священник, военачальник, писатель-историк. Во время антиримского восстания в Иудее он попал в плен и, считая сопротивление лишенным всякого смысла, обратился к своему народу с призывом сложить оружие. Он пытался убедить евреев, запертых в осажденном Иерусалиме, сдаться, ибо Бог отвернулся от них, погрязших в грехах, и обратил свою милость на римлян. И позже в своих книгах Иосиф стремился побудить евреев покориться власти Рима, а заодно знакомил мир с историей и обычаями евреев.

У юноши было свое мнение: он считал, что книга Иосифа Флавия — это лишь своего рода апология Рима; задача же познакомить читателей, все еще с подозрением относившихся к евреям, с их историей и культурой — не более чем побочная цель. Разумеется, он, не будучи историком, может ошибаться, но, даже добравшись до последних страниц книги, до автобиографии автора, не может избавиться от ощущения, что Иосиф Флавий до конца жизни пытался осуществить неосуществимое: написать правду так, чтобы в то же время не сказать всей правды, представить себя честным и порядочным — несмотря на то что все считали его бесчестным, предателем, а уважали лишь те, кто, не без его помощи, одержал победу над евреями. Иосифу удалось, не отказываясь от своей еврейской сути, достичь благополучия и безопасности в статусе гражданина империи: Рим щедро вознаградил его за лояльность. Он много работал над тем, чтобы в фундаментальном историческом труде, который он положил на стол императору, было взвешено каждое слово: ведь напиши он полную правду, ему пришлось бы лишиться своих привилегий.

Молодой человека, раскрасневшись, отстаивал свою точку зрения, а З. все более удивлялся тому, что его любимый писатель-историограф сегодня может быть прочитан под таким углом. В его глазах Иосиф всегда служил примером того, что и в самых стесненных условиях можно хоть в какой-то мере высказать правду, что и в самые мрачные времена человек имеет возможность сохранять верность себе, в то же время приспосабливаясь к требованиям изменяющегося мира, учитывать интересы своего народа — и внимать голосу духа эпохи. Он всегда видел в Иосифе этот мучительный конфликт — конфликт интеллигента, который в меру сил и возможностей пользуется постепенно расширяющейся сферой свободы и осуществляет реальную политику, конфликт виртуоза тактики, который превыше всего ставит преемственность