Город без людей - Павел Иевлев

Раздражающим фактором был сам научник — человек штатский. Остальные шестеро были его личными бойцами, преданными и натасканными, как волкодавы, и в них полковник был уверен. А эта лысая шелупонь ещё и вела себя с омерзительной фамильярностью, называя его по имени и обращаясь снисходительным таким тоном, как к туповатому подростку. Чувствовал, блядь, свою незаменимость, но не понимал, что она временная. Бойцов яйцеголовый и вовсе игнорировал, лишь повелительно гундел: «Подайте то, принесите это!» Карасов видел, что его ребята уже готовы свернуть очкарику его тонкую шею, но дисциплина сдерживает. Ничего, пусть пока — злее будут, — а там посмотрим.

Час «Х» не был известен точно, более того, научник предполагал, что: «событие не имеет точной временной локализации, а представляет собой относительно продолжительный процесс». Что он имел в виду — хрен его знает. Видимо, это означало, что сидеть в бункере придётся долго. Впрочем, бойцам не привыкать — кто-то спал, кто-то чистил оружие, кто-то жрал тушёнку, привычно вскрыв банку штык-ножом. Солдат спит — служба идёт… Когда очкарик кинулся к своему прибору с глупым кудахтаньем, Сутенёр не сразу понял, что вот оно — началось! Железный ящик запищал и заморгал лампочками, а научник принялся крутить рукоятки с удвоенной скоростью. Его причитания про «неправильный вектор поля» и «нестабильность эффекта» сразу вызвали у полковника подозрения — что-то идёт не так, однако он сдержался и не стал того отвлекать — как бы хуже не вышло. Лампы освещения почти неуловимо моргнули, и попискивание Прибора перешло в высокий непрерывный свист. Научник, похоже, растерялся — оставив в покое свои верньеры, он, выпучив глаза, смотрел на пляску стрелок. Потом, спохватившись, схватился за идущий от аккумуляторного блока кабель и, шипя, сорвал его с клеммы. Похоже, клемма всерьёз нагрелась — очкарик тряс обожжённой рукой и тихо ругался… И тут в глазах полковника начало быстро темнеть, а горло перехватило моментальное удушье. Ему показалось, что пол становится вертикально, а лампы мигают весёлой дискотекой. Сползая со стула, он увидел, как оседает на бетонный пол бледный, как мел, научник. «Газ пустили!» — мелькнула в голове дурацкая мысль — и полковник потерял сознание.

Придя в себя, Карасов долго не мог понять, почему мир видится ему в таком странном ракурсе. Сознание возвращалось медленно и неохотно, как после сильной контузии. Через некоторое время он сообразил, что низкий деревянный потолок — это нижняя поверхность стола, а значит, он лежит на полу. Повернув голову, он тихо застонал от пронзительной боли в затылке. «Кто это меня так по башке треснул?» — подумал полковник, но почти сразу вспомнил все — пронзительный писк прибора, падающего научника… Тот и сейчас лежал на полу на расстоянии вытянутой руки. Карасов никак не мог понять, дышит тот или нет. Тело ломило от запредельной слабости и руки не слушались. «Если жив — убью суку! — подумал полковник, глядя на лысый затылок профессора. — Что же он напортачил, блядь учёная?!» Слабость постепенно проходила, и вскоре Карасов смог подняться на четвереньки и подползти к очкарику — впрочем, очки его пребывали неизвестно где. С трудом перевернув хлипкого учёного на спину, он отметил тянущуюся из угла рта струйку слюны и закатившиеся полуоткрытые глаза. «Кажется, дышит» — прислушавшись, понял полковник. Можно было поискать в медицинской сумке нашатырь, но Сутенёр знал более простой способ — ухватив научника за кисть левой руки, он изо всех сил сжал точку между указательным и большим пальцем. Тело очкарика дёрнулось, глаза раскрылись и немедленно выпучились от боли. Учёный резко сел, но, зашатавшись, начал валиться на спину. Полковник схватил его за шиворот и не дал упасть.

—А ну, отставить обморок! Подъем, бля! Ты мне сейчас всё объяснишь, сука! — прошипел он.

Пару секунд научник смотрел на полковника непонимающими мутными глазами, а потом медленно встал и, шатаясь, побрёл в туалет. Оттуда донеслись звуки сильной рвоты. Сутенёр поднялся на ноги — голова кружилась. Однако преодолев секундную слабость, он огляделся. На ближайших койках, закатив глаза, лежали его бойцы — Абрек и Кирпич. Больше в бункере никого не было.

Полковник ворвался в санузел, когда научник, проблевавшись, дрожащими руками умывался под краном. Схватив его за воротник, Сутенёр поволок полузадушенного очкарика в бункер и почти ткнул носом в пустую койку.

—Где мои бойцы?! Отвечай, быстро!

Научник аккуратно освободил воротник и вежливо, все тем же снисходительным тоном, как взрослый ребёнку, сказал:

—Видите ли, Сергей, поле оказалось нестабильным, и я принял решение…

Полковник, дико оскалившись, молча и страшно ударил его под дых. Научник отлетел к стене и, врезавшись в неё спиной, сполз на пол. В его выпученных глазах застыло безмерное удивление.

—Но, Сергей, в чем… — попытался выдохнуть он.

Шипя от ярости, Сутенёр рывком за комбинезон буквально вздёрнул научника на подгибающихся ногах. Держа хилого учёного почти на весу, он мерно бил его спиной об стену, проговаривая сквозь зубы:

—Я тебе… сука… не Сергей… я тебе… блядь учёная… полковник! И решения здесь… принимаю я… а не ты, крыса тифозная!

С отвращением швырнув научника на койку, он навис над ним и спросил:

—Понятно?

Тот мелко закивал головой, с трудом переводя дыхание.

—Не слышу, бля!

—По… понятно! — еле слышно ответил бледный научник.

Сзади послышался глухой хриплый голос:

—Э, гиде мой брат, слюшай?

Ефрейтор Гилаев, по прозвищу Абрек, пошатываясь, стоял возле койки, и глаза его, красные от лопнувших сосудов, обшаривали помещение бункера.

—Брат гиде, а?

Братьев Гилаевых Сутенёр некогда вытащил из дисбата, куда они попали по более чем обычной для чеченов статье — неуставные отношения. Два бешеных горца буквально затерроризировали свою часть, собирая дань даже со сверхсрочников. Отбирали деньги, продукты, обмундирование — все это обменивалось за КПП на анашу, к которой братья питали большое пристрастие. Может быть это и сошло бы им с рук, если бы они хоть чуть-чуть знали меру — но когда они порезали штык-ножом старшину части, это оказалось чересчур даже для той постсоветской армии. Полковнику (тогда ещё майору) Карасову они приглянулись своим ненормальным бесстрашием и полным презрением к закону. Дети разбойничьего народа, они не понимали, что такое устав и присяга, но зато хорошо знали, что такое атаман и верность шайке. Для любого из них существовали только два человека — родной брат и полковник. Остальные члены личной группы Сутенёра котировались в их простой бандитской табели о рангах значительно ниже, а всех прочих они и вовсе за людей не считали. Когда началась чеченская война, они, в отличие от большинства соплеменников, и не подумали бросить службу и вернуться в горы. Изгнанные из родного горного тейпа за какие-то местные преступления (то ли украли что-то, то ли не того зарезали), они были преданы полковнику специфической волчьей преданностью — до тех пор, пока вожак силён.

Полковник нехорошо усмехнулся:

—А вот, Абрек, у профессора нашего спроси — куда он брата твоего дел? А то он не хочет рассказывать! — и с удовлетворением отметил заметавшийся в глазах научника дикий ужас.