Каталог катастрофы - Чарлз Стросс

Так что же разбудило мой пейджер? Пока Мо пьет большую чашку мокко и рассматривает музейный флаер с рекламой ближайших мероприятий, я читаю любопытную новость из ленты «Ассошиэйтед пресс». ДВОЙНОЕ УБИЙСТВО В РОТТЕРДАМЕ (АП): Возле выгоревшего грузового контейнера в порту обнаружены два тела. Полиция подозревает расправу со стороны ОПГ. Кровь на контейнере, жертвы (ага, корреляция с закрытой информацией, что-то, пойманное на полицейском компьютере и недоступное в обычной сети). Один из убитых – известный неонацист, другой – гражданин Ирака, оба застрелены из одного и того же оружия. И это все? Я быстро отправляю электронное письмо с запросом о том, откуда и куда ехал этот грузовой контейнер, – на всякий случай…

Я качаю головой. Эта заметка дернула поплавок на фильтре потому, что скопление ключевых слов превысило заданный порог, а не потому, что тут наверняка что-то важное. Но что-то меня беспокоит: море рядом, кровь на стене, гражданин Ирака. Почему Роттердам? Конечно, это один из главных грузовых портов Европы. И до него отсюда меньше пятидесяти километров.

Никаких других важных новостей нет. Я выхожу из системы и встаю; пора выпить кофе и снова браться за работу.

Три часа спустя Мо говорит:

– Нашла.

Я отвлекаюсь от чтения рапорта.

– Точно?

– Наверняка.

Я встаю и подхожу к ней. Мо склонилась над открытым ящиком, вцепившись в него так, что на руках вздулись вены. Думаю, она бы дрожала, если бы не сжалась в комок. Я заглядываю ей через плечо. Да, геометрическая кривая что надо. Кстати, я подобные видел. Та схема, которую нам пытался показать доктор Фольман, – неужели это было всего несколько недель назад? – выглядела примерно так же. Но та должна была открыть ограниченный информационный канал в одно из инфернальных измерений. Я не могу сходу понять, куда направлена эта (пришлось бы забрать этот чертеж домой и посидеть над ним с транспортиром и калькулятором), но одного взгляда достаточно, чтобы определить, что это не просто звоночек в преисподнюю.

Вот тут – дифференциал функции тау, коэффициент изменения времени с ростом расстоянии по одному из планковских измерений. А вот здесь – предостережение: этот призыв нельзя проводить без клетки вокруг. (Хорошо, что наши условные обозначения и значки Аненербе происходят от одного и того же источника, иначе я бы ничего не понял.) А вот эта формула на удивление современная, какая-то кривая на плоскости комплексных чисел: каждая точка на ней – это другое множество Жюлиа. А вот тут в контур подключена человеческая жертва – через глазные яблоки, пока еще живая, для максимальной пропускной способности…

Секунду я моргаю, ослепленный злобным совершенством этого контура.

– Ты уверена, что это он? – невнятно спрашиваю я.

– Разумеется, уверена! – огрызается Мо. – Ты что, думаешь, я бы…

Она замолкает. Глубоко вздыхает. Тихонько бормочет что-то себе под нос, а потом спрашивает:

– А что это?

– Я не уверен на все сто, – говорю я, осторожно откладывая блокнот, и отодвигаюсь в сторону, чтобы посмотреть на чертеж под другим углом, – но это похоже на карту резонанса. Контур, созданный для настройки на другую вселенную. И эта похожа на нашу, более того, ошеломительно похожа: энергетический барьер, который нужно протуннелировать, чтобы дотянуться до нее, настолько высок, что без человеческой жертвы не обойтись.

– Человеческой жертвы?

– Чтобы поговорить с демоном, много энергии не нужно, – объясняю я. – Они в общем-то только и ждут, чтобы мы заговорили, по крайней мере, те, с кем люди чаще всего хотят пообщаться. Но они родом из очень дальних краев – из вселенных, очень слабо связанных с нашей. Информационный пробой не означает автоматические энергетические изменения в нашем мире; они прячутся в белом шуме. Но если мы попытаемся поговорить со вселенной поближе к нашей, придется преодолевать значительно больший потенциальный барьер – он, по сути, предотвращает нарушения причинно-следственных связей. Весь процесс опосредуется разумом – нужны наблюдатели, чтобы коллапсировать волновую функцию. Тут-то и нужна жертва: мы устраняем наблюдателя. Если все сделать правильно, это позволит нам поговорить с соседней вселенной, смежной с нашей настолько, что яма между ними меньше постоянной Планка.

– Ого. Значит, эта штука… – она указывает на карту, – это очень точное преобразование через множество Мандельброта. Которую вы, ребята, используете как отображение на континуум Линде, так? Почему же им просто не использовать n-мерную гомогенную матрицу перехода? Это интуитивно понятнее и очевиднее.

– Уф. – Даже в самые тяжелые минуты она умудряется меня удивлять. – Не знаю. Нужно, наверное, об этом почитать.

– Что ж, – говорит она и выглядит в этот момент так, будто ее любимый ученик только что завалил устный экзамен. – Эта схема очень похожа на ту, что я видела. Есть идеи, что делать дальше, умник?

– Да. Наверху есть ксерокс. Давай позовем дежурную и сделаем пару копий. А потом попросим кого-нибудь дома сравнить их с фотографиями грузового контейнера на месте убийства в Роттердаме. Если они похожи, у нас есть связь.

В нашем отеле есть бар и зал для завтрака, но нет ресторана; так что вполне естественно, что, сделав копии, мы возвращаемся домой, расходимся по номерам, чтобы передохнуть, а потом выходим в город, чтобы перекусить. (И, возможно, выпить по стаканчику. Несколько часов в жутком подвале наверняка принесут мне сегодня кошмары, и я удивлюсь, если Мо перенесла их лучше.) Полчаса я отмокаю в ванне с книгой под названием «Сюрреальное исчисление и топология континуумов Эверетта-Уилера» – хочу поднабраться забористых словечек для разговора за обедом, – потом вытираюсь, натягиваю чистые брюки и свободную рубашку и поднимаюсь в холл.

Мо ждет меня в баре с чашкой кофе и свежим выпуском «Геральд Трибьюн». Она нарядилась так же, как и в прошлый раз, когда мы выходили вечером в кафе. Мо складывает газету и кивает мне.

– Хочешь проверить тот индонезийский ресторанчик, мимо которого мы проходили? – спрашиваю я.

– Почему бы и нет. – Она быстро допивает кофе. – Там идет дождь?

– Вроде нет.

Она грациозно встает и надевает пальто.

– Пошли.

Приближается ночь, влажный вечерний ветер уже пробирает холодом. Я по-прежнему осторожно передвигаюсь по улицам – они тут не просто все едут не по той полосе, еще и проложили везде отдельные дорожки для велосипедов, хуже того, отдельные пути для трамваев, которые сплошь и рядом идут не в том направлении, что весь остальной поток. В итоге, чтобы перейти дорогу, приходится все время вертеть головой, и все равно меня чуть не задавила девушка на велосипеде без подсветки. Однако мы целыми и невредимыми добрались до трамвайной остановки, и Мо даже не смеялась надо мной открыто.

– Ты всегда такой дерганый?

– Только когда пытаюсь избежать встречи с кровожадными мопедами. Это наш трамвай?