Чилийский поэт - Алехандро Самбра

даже темень затемняет,

и даже солнце вращается

вокруг себя самого

Все его стихи начинались со строчных букв, потому что теперь пишут именно так, считал Висенте. А начинать с заглавной, особенно первую строку, – признак эстетического консерватизма.

Он отложил незавершенный текст и начал новую страницу, памятуя о своем стремлении или обязательстве сохранить все детали, и быстро перечислил их:

– белая кожа – прогулка – Обама

– красноватые предплечья – зеленые глаза

– челка

– шрам на ноге

– на ногтях ног остатки темно-красной краски – сопение

– она ниже меня ростом, но все же очень высокая – волосы на лобке менее светлые, почти каштановые

– полдень

– кораблик-танграм на спине – острые локти

И тут же, на другой странице, еще один список:

– презервативы – антологии

– голубая бумага для писем

Отсутствующий глагол: купить. Надо купить светло-голубой бумаги, потому что ему пришло в голову – стихотворения будут лучше выглядеть именно на таком фоне. Но главное – приобрести на карманные деньги какую-нибудь новую антологию поэзии. Ему хочется иметь все возможные антологии: хорошие и плохие, основательные и скудные, тематические, исторические, излишне подробные, мафиозные, называющие себя «эталонными», региональные, школьные, университетские, двуязычные, многоязычные. А особенно те, которые включают поэтику, интервью и множество портретов, где авторы выглядят бунтарями, мечтателями и красавцами. Антологии – своеобразные телефонные справочники молодых поэтов, хотя, возможно, сами они не поняли бы такого сравнения, потому что выросли в то время, когда телефонные книги уже вымирали. Во дворе дома Висенте свалено в кучу немало старых телефонных справочников, и, вероятно, он упомянет их в своем стихотворении, включая имена и всю ныне почти бесполезную информацию, а также потраченную зря бумагу и уже не существующие номера телефонов. А что касается презервативов, то его приключение с Прю изменило тенденцию, которая до той поры казалась необратимой: каждый раз, когда он уходил из дома с презервативами в кармане, то возвращался с нетронутой пачкой. Потому-то и убедился, что они обрекают его на неудачу. Пряча их в бумажнике, Висенте полагал, что причина – в его невинности и чрезмерном оптимизме. Но когда он флиртовал с Вирхинией, красивой рыжеволосой девушкой, почти полностью лысой (по ее собственному выбору), то всегда брал с собой презервативы – не для использования по назначению, а чтобы заранее заявить о своей верности и подкрепить ее. Другая тенденция, которую коренным образом изменила встреча с Прю, – склонность к грусти. А вот тяготение к мечтательности осталось неизменным.

– Мы начинаем работать без галстуков по пятницам, – первое, что выпалил Леон, появившись немного позже, но главное – все-таки приехавший.

Висенте принялся, наконец, за ломтики лепешки с овощной смесью, а Леон открыл свой блокнот, чтобы показать сыну подробную таблицу в формате Excel с балансовыми отчетами компании, где он работал брокером по недвижимости. Фирма принадлежала не ему, и все же он, как правило, напыщенно и ласково именовал ее «своей»: «Мо-я-я-я компания», – тянул он, наслаждаясь собственническим чувством.

– Мы значительно консолидировали бизнес, – изрек он. – Наконец-то пошла прибыль. А по пятницам на службу теперь можно ходить без галстука.

Только чтобы поддержать разговор, Висенте спросил, а кто решил, что отныне по пятницам в офисе можно работать без галстуков.

– Все мы, от менеджера до стажеров. Провели общее собрание и постановили простым большинством голосов.

И тут Леон начал имитировать кашель, что звучало так же неуместно, как кашель прохожих, встретившихся с курильщиком на улице. Однако Леон перед этим сделал затяжку, поэтому его кашель означал иное: смену тона, переход от непринужденной беседы к серьезному разговору. Висенте это было известно, вот почему он потратил больше времени, чем необходимо, на заказ блюда. Он уткнулся в меню, желая прикрыться им и вздремнуть со скуки, так как знал, что последует дальше. За прошедшие годы отец очень редко общался с ним серьезно. Леон вознамерился говорить по делу, а поскольку он еще и два раза искусственно откашлялся, то, вероятно, беседа предстояла даже слишком серьезная. Было понятно, что деловой разговор начнется, когда подадут блюда, но еда заставила себя ждать. Какой абсурд, подумал Висенте: лучше бы отец выложил все сразу, иначе потом ему придется говорить с набитым ртом или вынужденно заткнуться. И тогда сказанное не произведет должного впечатления.

Наконец принесли заказ, и действительно, будто режиссер тут же выкрикнул: «Камера!»

– Ну и на какую специальность ты собираешься подавать документы? Что будешь изучать? – Леон заметил нелепость своих вопросов, хотя одновременно испытывал гордость, поскольку вел беседу как отец, а они всегда расспрашивают об этом.

Висенте медленно пережевывал улиток под майонезом (и с петрушкой, и с нарезанным кубиками луком), с отвращением поглядывая на кровяные колбаски, лежащие на крупных ломтях картофелин в отцовской тарелке. И помалкивал, как подросток, хотя уже вышел из этого возраста.

Несколько месяцев назад, начиная учебу в выпускном классе, он объявил, что не собирается продолжать образование в университете. Это было обдуманное решение, которое ни родители, ни учителя, ни друзья не восприняли всерьез. Однако Висенте оставался непреклонным: сначала не хотел даже сдавать предварительные экзамены в университет, но после все-таки подчинился. А когда два дня назад узнал результаты, случилось то, чего он опасался: отметки были неплохие, особенно по языку, и хотя он получил ужасные баллы по математике, все равно мог бы, наверное, претендовать на учебу на нескольких факультетах. Но проблема в том, что ни одна из профессий не интересовала его по-настоящему. Поэтому он собирался в предстоящем 2014 году посвятить себя чтению, сочинению стихов и поиску какой-нибудь стабильной работы, ведь пока что он всего лишь изредка исполнял роль Патрика, друга Губки Боба, в магазине игрушек. Увы, его не всегда нанимали (к тому же Патрик – персонаж второстепенный).

Так что подобный разговор заходил не впервые. В течение двух месяцев, по утрам через день, мать Висенте возвращалась к этой теме за завтраком. И он уже настолько привык слышать нескончаемые рассуждения, в которых уж слишком часто звучало слово «будущее», что научился продлевать паузы между фразами. По своей природе он был вежлив, с трудом медлил с ответом, но для подобного разговора Висенте, по крайней мере, выстроил свою стратегию: молчать до тех пор, пока у раздраженного или взволнованного отсутствием ответа собеседника не останется другого выхода, кроме повторения вопроса.

С видом знатока Леон разминал темно-коричневый кусок колбасы, после чего сделал несколько глотков из бокала, как дегустатор красного вина.

– Так что же ты собираешься изучать? – наконец повторил он.

– Я же тебе говорил, – с явной неохотой ответил Висенте. – Около года назад сказал, а потом повторял много раз.

– Но я все время думал, что ты шутишь.

– Нет, папа, я не шутил. Просто я не собираюсь учиться, во всяком случае, сейчас, поскольку это не