Лекарь-возлюбленный 2. Цветок для короля - Маша Моран

Я не выдержал. Сжал его затылок и, развернув спиной к стене, впился в сладкие губы.

Рэйден не весил почти ничего. Я подтянул его вверх, касаясь бедра и заставляя закинуть ноги мне талию. Он понял сразу же. Подставляя нежную шею моим поцелуям, не сдерживаясь, сладко стонал, вжимаясь в меня своими бедрами.

На какое-то мгновение я пытался напомнить себе, что делаю это с мужчиной, что мне должно быть стыдно и противно от собственной потребности в нем. Но… Рэйден затмил собой все. Для меня существовал только он. Его пухлые губы, которые скользили по моими с влажными запретным звуками. Его срывающиеся протяжные стоны. Его тонкое тело, вжавшееся в мое.

Я накрыл ладонями упругие ягодицы, впился в них пальцами, стремясь оставить на белоснежной плоти свои следы, а затем медленно их рассматривать.

— Мой… Мой… Только мой… Сладкий… – Я начал спускаться поцелуями к его ключицам, наконец добравшись до того, что так страстно желал, но Рэйден вдруг опять начал вырываться из моих рук.

— Вас не пугает… что я такой?

В порыве я схватил его ладонь и прижал к своему паху, застонав даже от этого невинного прикосновения.

— Вот насколько меня это не пугает…

Милое лицо заалело еще больше, и неожиданно тонкие пальцы сжались на моей плоти. От прострелившего позвоночник наслаждения наполовину с агонией, я захрипел, как раненый и оперся о стену рядом с головой Рэйдена.

Он неуверенно прошептал, повернувшись и поцеловав тыльную сторону моей ладони:

— Вам неприятно?

— Смеетесь? – Я со злостью взглянул на него. – Просто делайте так, как нравится вам самому. Мне приятно все, что приятно вам…

Его губы приоткрылись, а потом он резко вздрогнул и отодвинулся, вжавшись в стену:

— Нужно уйти… Дайске и Ясуо могут прийти…

Уйти… и оказаться наедине? Рядом с ним. Только мы вдвоем и свет свечей, чтобы я видел каждую смену эмоций на его лице.

Будто одурманенный, я кивнул и снова вспомнил о раненом целителе.

— Мне нужна ваша помощь.

Горячие пальцы ласково коснулись моей щеки, там, где остался порез странного призрака-марионетки.

— Конечно…

Я покачал головой.

— Не для меня.

На вопросительный взгляд лекаря, я взял его за руку и повел за собой, ощущая почти сумасшедшую радость от того, что могу вот так просто сжимать его пальцы, идти рядом.

— Наденьте маску. Если нас застукают, я скажу, что вы призрак. – Рэйден говорил шепотом и в сгустившейся темноте сам был похож на духа. А меня тряхнуло от новой волны возбуждения: мы вдвоем, крадемся в темноте, будто любовники. Еще нет, но скоро ими станем.

Я быстро завязал ленты маски и снова схватил его за руку.

Холодный зимний воздух набросился голодным зверем на разгоряченную кожу. Снег усилился, превратившись в белую, дрожащую в воздухе, вуаль.

Я осторожно начал:

— На самом деле, ночные цветы – это люди…

Мы как раз обогнули башню, и я быстро прижал лекаря к себе, чтобы согреть теплом своего тела.

— Воины, которые…

Рэйден перебил меня, сбросив обнимающую его руку.

Его взгляд впился в Баи, который все так же лежал на столе и, кажется, уже едва дышал.

— Второй раз вы сюда приходите... И второй раз у вас на руках раненый…

— Он спас мне жизнь. – Я внимательно смотрел на Рэйдена, пытаясь понять, что он испытывает. Неужели, ревнует? До сих пор не верилось, что он ко мне не равнодушен.

— Видимо, мне тоже стоит спасти вашу жизнь, чтобы вы со мной так носились.

Пальцем я коснулся его подбородка и развернул бледнеющее в темноте лицо к себе:

— Он помог мне вернуться к вам. К тому же, он целитель и владеет давно утраченными секретами Мертвой Алхимии. Он расскажет вам все, что вы захотите узнать.

— С чего бы ему это делать? – Рэйден сердито прошагал к нему. – Каждый лекарь ревностно хранит тайны своего мастерства. Вместо празднования Зимней Ночи я теперь должен возиться с ним…

Боги, да он и вправду ревновал! Мой милый всегда всем недовольный лекарь ревновал.

— А как же бескорыстная помощь всем страждущим?

Рэйден скривился, глядя на меня сузившимися глазами:

— А я вот совсем не бескорыстен. Думаете, что заполучили лекаря, готового по первому щелчку пальцев бежать и обслуживать ваших наложниц?

Боги… не знаю, что было слаще на вкус: его губы или его ревность.

— Он тот, кого вы хотели видеть. Ночной цветок.

Рэйден попытался стащить со стола бесчувственное тело Баи, но не смог даже немного сдвинуть его. Его слабость почему-то вызывала умиление нежность.

— Знаете, чтобы покинуть родной дом и отправиться с незнакомцем неведомо куда, нужно испытывать к нему весьма глубокие чувства… – Он с неприязнью смотрел на неподвижно тело.

Я молча поднял целителя на руки, чем вызвал появление новой гримасы отвращения на лице моего маленького Рэйдена.

— Сегодня Праздник Зимней Ночи. Эти девицы наверняка отправились ублажать своих мужчин, а я снова должен лечить ваших дружков.

Я наклонился к нему, согревает своим дыханием покрытое снежинками лицо:

— Давайте вернемся в тепло, и я ублажу вас всеми способами, какие только знаю.

Он здесь… Он снова здесь. Настоящий. Еще более красивый, чем прежде. Посуровевший. И до боли во всем теле желанный.

Катарина до сих пор не верила, что ее потерянный принц вернулся. Вернулся к ней. Каждый день этих проклятых месяцев она была уверена, что он бросил крепость. И бросил ее. Когда слепая надежда просыпалась, она убеждала себя в том, что все его слова были ложью или попыткой позабавиться.

Не мог королевский посланник Ван Лин и тем более наследный принц Сунлинь полюбить мужчину. Иногда Катарина начинала себя ругать за то, что не открылась ему, не призналась, кем является на самом деле, но потом приходила в себя. Как будто трезвела после опьянения посланником Ван Лином.

В какие-то моменты ее тоска по нему превращалась в одержимость. В такую, что однажды она застала себя на ступенях Павильона Дождей, где вместо настоящего принца теперь жил двойник. После этого она буквально как приклеенная ходила за Минэко и заставляла Слугу Смерти не покидать ее ни на мгновение.

Сколько раз уже Катарина обругала себя последними словами, что не ответила Сунлиню взаимностью. Пусть даже на короткий миг, пусть лишь ради его развлечения, но она бы получила его. И все равно, что она стала бы одной из сотен. Гордость – последнее, чем ей оставалось дорожить.