Уходи с ним - Аньес Ледиг

Наверно, я сошла с ума.

Закрываю глаза и стараюсь целиком погрузиться в музыку, не думая ни о чем ином — только музыка. Сосредоточиваюсь на каждом инструменте, каждой ноте, каждой перемене тональности. И позволяю себе плыть по течению, не забыв предварительно послать радугу любви, связывающую мое сердце с сердцем Селестины. Бесконечную радугу, теряющуюся где-то за горизонтом, далеко, очень далеко, в зыбком краю, куда, как я себе представляю, она ушла. Я почти улыбаюсь. Этот образ позволяет мне выдержать пустоту. Я заполняю ее любовью, которую чувствую и всегда буду чувствовать к ней. Раз уж я не могу изменить течение жизни. И смерти. Пустота поглотила мой живот и мое будущее. Этот исчезнувший ребенок, прокомпостированный билет — как если бы я начинала жизнь с нуля. Просто я не знаю, куда это меня приведет. Но с чего мне беспокоиться? Ничто меня больше не волнует, важно только выстоять. И вновь обрести то, что приносило мне радость.

Лодка Александра…

Сейчас к нему я и еду.

Начну с нуля.

— Мне только интересно знать, с чего вообще ты об этом спрашиваешь!!!

Она сидит на диване в обнимку со своим теплым пуховиком, который достала из шкафа, как будто зима уже на носу. Тем самым пуховиком, который три года дожидался, пока она до него дорастет, потому что на тогдашней распродаже сестренка решила, что хочет только его, ведь у ее лучшей подружки Шарлотты точно такой же, и цвет именно этот, и если я ей его не куплю, она наверняка умрет от холода, а если не от холода, то точно уж от горя. Единственный пуховик данной модели и расцветки был размера М, а она в свои четырнадцать, хоть и одевалась в отделе женского платья, потому что была высокой, носила самый маленький — S, а то и XS, настолько была тоненькой. На этот пуховик мы угробили полдня — я, пока приводил целый список разумных доводов, чтобы его не покупать, а она — разбивая их в пух и прах один за другим. В любом случае, перед перспективой смерти от горя ни один довод устоять не мог. Мы отбыли с пуховиком, а до того у кассы она при всех повисла у меня на шее, повторяя «люблю, люблю, люблю». Я тоже ее любил и не уставал постоянно ей это повторять, но именно пуховик в ее глазах стал тому лучшим доказательством. Оставшуюся часть дня она ходила по магазинам в этой непомерно большой для нее обновке. Выглядывающие из-под пуховика две ножки-спички делали ее похожей на овцу, которую не стригли несколько лет. А еще на спине болталась огромная этикетка, которую она не решилась сорвать из боязни повредить ткань. За это тоже я люблю свою сестренку. Ей плевать, что подумают другие. Этикетка висит на спине? Ну и что? И что? Зато она в своем пуховике, том, который избавил ее от неминучей смерти. Съели?

Три года спустя пуховик по-прежнему никуда не делся. Ванесса неизменно надевала его каждую зиму, так что теперь он стал походить на большую мягкую игрушку, которую приходится то и дело чинить, потому что она расползается по всем швам.

— Что ты там возишься?

— Пытаюсь молнию починить, она заедает.

— Думаешь, я должен поехать ее разыскать?

— Конечно!

— А вдруг она хочет побыть одна, ну представь, а? Она же так написала.

— Слушай, дай-ка я тебе кое-что объясню про баб. Если однажды я пущусь в бега и специально оставлю кому-то записку, что, мол, хочу побыть одна, ты поверишь, что я действительно хочу побыть одна?

— Ну… э-э-э… если уж так написано…

— Да ничего подобного! Я пишу этому кому-то, что хочу побыть одна, чтобы он понял, как мне одиноко и нужно, чтобы он пришел и меня утешил.

— А почему ты просто не можешь так и написать?

— Потому что получится, что я вся из себя бедняжка, которая без других обойтись не может.

— Да, но если ты на это надеешься, значит другие тебе действительно нужны, верно?

— Нам всем нужны другие!!! Но признаться в этом — стыдоба, вот все и делают вид, что вовсе нет, а надеются, что другие поймут, что очень даже да.

— Скажи, как с женщинами сложно.

— А что, с мужчинами просто?

— С нами, по крайней мере, все начистоту. Не нужно мозги себе выкручивать, пытаясь понять, что то, чего от тебя хотят, прямо противоположно тому, о чем тебя просят.

— И то верно, любой парень проще пареной репы. Ему бы только мяса, приятелей да задницу. Ну, еще тачку покруче, верно?

— Не лезь ко мне с этим. Ладно, твоя взяла, с парнями тоже все не очень просто.

— Какой ты проницательный! Слов нет.

— Уж какой есть.

— Отправляйся ее искать и вообще меньше думай, предоставь это женщинам.

— Поэтому ты и кидаешься очертя голову, не давая себе труда подумать?

— Я не женщина!

— А кто ж ты, если не женщина?

— Я «малец»…

— Как маленькая, когда мы в прятки играли?

— Когда я была маленькая, мы играли в настоящего «мальца-призрака», а сейчас я просто «малец», только ненастоящий.

В день, когда мне исполнилось восемнадцать, я взял ее с собой, и мне пришлось подыскать ей какое-нибудь занятие. Парни из казармы поддерживали себя в форме благодаря играм — бесконечным военным и стратегическим играм на природе. Чтобы обнаружить противника, оставаясь самому незамеченным в окружающем пространстве, следовало уметь скрывать все составляющие элементы, такие как: Форма, Тень, Освещение, Тепло, Движение, Цвет, Звук, Запах, След. Сокращение получалось ФТОТДЦЗЗС, и чтоб не ломать язык, мы для краткости окрестили игру «малец-призрак». Я объяснил правила сестренке, слегка упростив, и должен признать, что она оказалась на редкость понятливой. Помню, как струхнул, когда не смог ее найти, потому что по части камуфляжа она любому фору могла дать.

Ванесса в мою сторону и не глянула, пока все это излагала: она была целиком поглощена своей молнией, которая никак не желала ни расстегиваться, ни застегиваться. А при каждом чуть более резком движении или когда она перекладывала пуховик, пробуя взяться за него под другим углом, крошечные перышки вылетали из небольшой прорехи в шве, не замеченной при последней починке или образовавшейся уже позже.

— И что это за «малец», да еще ненастоящий? — поинтересовался я, отправляясь за мылом для ее молнии.

— Это когда парень прячется в женском теле, — прокричала она, чтобы я услышал ее с кухни.

— А почему ты решила, что ты «малец»?

— Потому что от девчонок меня мутит, кроме Шарлотты и еще двух-трех. Они все время ноют из-за любой фигни — то у самой противной клячи в лицее такие же брюки, как у нее, то лак на ногте облез, то у кого-то отметка лучше, то у нее эти дела и живот болит, и вообще, потому что девчонки так и норовят тебе кинуть подлянку и потому что они зловредные и злопамятные. Мне с мальчишками легче, мне кажется, я их понимаю и они меня понимают, в отличие от девчонок. Парень не злится почем зря, а если злится, то хоть не по полной дури. А если уж он нарывается, то дело решается хорошей потасовкой, а потом все снова общаются запросто и по-дружески. Вот такая уж я…