Подонок - Гера Фотич

— Ну что? Теперь тебе не отвертеться! — продолжила она — Что скажешь ребятам в свое оправдание? Скажешь, что шел из туалета?

— Да, я шел из туалета… точнее… на ужин была селедка… — Михаил решил объяснить все по порядку.

Но всеобщий хохот ребят прервал его и он замолчал.

— Селедка! Сам как селедка! Селедка в туалете! Ловил селедку в туалете на ужин… — детская фантазия развивалась мгновенно.

— Тебе не стыдно? — возмутилась воспитательница — Ты ночью вот так же был от меня, как сейчас! Даже полотенце у тебя от бега свалилось.

— Ничего оно не свалилось, я его сам снял… — продолжил оправдываться Михаил.

— Бобер, скажи, сколько раз он тебя сбрасывал? — крикнул кто-то из задних рядов.

— Руки у него коротки, чтобы меня сбросить, — важно ответил тот, стоя в первом ряду и самодовольно усмехнулся, выставив напоказ два своих огромных белых резца.

Все засмеялись.

— Чем он тебя запугал? — спросила заведующая, будучи уверенной, что Михаил вполне мог незаслуженно обидеть Павлика.

— Обещал завтрак отобрать! — выкрикнул кто-то из ребят.

Снова грянул смех.

— Ну, раз Павел боится сказать, может среди остальных найдутся смелые воспитанники? — обратилась она к ребятам.

— Да не сбрасывал он меня! — снова возмутился Бобер и с издевкой добавил. — Он, наверно, литовца скинул!

— Пусть бы только попробовал! — возмутился Андрис, пробираясь ближе к центру, — Я бы ему пинка отвесил!

— Питерский, вся надежда на тебя! — громко сказал Соломонов. Его веселила ситуация, и от этого голове стало немного легче, но во рту чувствовался дискомфорт, и он мечтал выпить чаю.

— Да, да, да! — отозвался Николай басом откуда-то сзади. — После дождичка в четверг…

— Неужели вы все трусы и никто нам ничего не расскажет? — снова возмутилась заведующая.

— Ворона нас потом всех заклюет! — прозвучал искаженный писклявый голос присевшего на корточки за стоящими воспитанниками, Витюни.

Но все его узнали, и снова громко рассмеялись.

К воротам интерната подъехал автобус, чтобы везти всех на завтрак, и несколько раз призывно посигналил. Девочки решили, что их данные разборки не касаются, и стали постепенно покидать корпус.

Только одна из них не уходила. Это была Наташа Осиновская. Она единственная все это время совершенно не смеялась. Стоя позади заведующей, в упор смотрела на Михаила. Словно хотела проникнуть в него и очутиться вместе с ним в одном теле. Придать ему сил, поддержать. Ей было безразлично, скидывал он кого или нет. Просто она чувствовала, что он самый хороший парень и должен продержаться еще чуть-чуть. Ведь осталось совсем немного — никто не посмеет лишить воспитанников завтрака.

Михаил тоже чувствовал ее взгляд сбоку, но не мог поднять головы. Ему казалось, что Наташа не поверит его взгляду, все, что он хочет ей сказать, только еще больше увеличит образующуюся между ними пропасть.

Прозвенел звонок, приглашающий воспитанников ехать на завтрак. Увидев, как девочки занимают места в автобусе, ребята, прячась за спинами друзей, стали выкрикивать революционные лозунги:

— Долой экспроприаторов! Вся власть советам! Землю крестьянам! Хлеба! Кушать хотим! Дайте еды!

Ирма Потаповна в бешенстве обвела всех взглядом:

— Раз так, то вы отсюда никуда не уйдете, — закричала она, — и останетесь голодными пока не скажете, кого кроме Матвеева этот негодяй сбросил еще!

— Да он меня совсем не…, — начал было Павел.

— Прекрати скулить Бобер! — совершенно не сдерживаясь закричала на него воспитательница.

Учащиеся оторопели — наступила тишина. Еще никто из педагогов не называл воспитанников по кличкам.

И тут после нескольких секунд паузы воспитанники словно сорвались с цепи. Будто заведующая этой кличкой откупорила дверцу, за которой много лет копилась обида и недовольство подростков.

Детский ор накрыл ее с головой.

— Жрать давай! Забастовка! Умираем, но не сдаемся!

— Молчать! — завизжала воспитательница, краснея от гнева. Казалось, что ее пунцовое лицо сейчас взорвется, окрасив все вокруг алым.

Михаил стоял в центре и не знал что делать. Он чувствовал себя виноватым, что не мог доказать воспитательнице свою непричастность. И вот теперь из-за него останутся голодными друзья.

Ирма Потаповна подняла руку к лицу, поправляя очки, словно защищаясь от направленных на нее полных ненависти взглядов подростков.

— Негодяи, трусы, мерзавцы! — закричала она, — из таких как вы вырастают предатели!

Ее очки прыгали на носу. Она в упор уставилась на Витюню — любимчика, последнюю свою надежду и опору. Но тот протискивался подальше от центра, прячась за спины товарищей.

Кто-то затянул песню:

— Врагу не сдается наш гордый «Варяг»…

И ее дружно подхватили со всех сторон.

Яворский с Румянцевым выскочили в центр и стали дирижировать, размахивая руками.

— Я сам скажу! — тихо произнес Михаил.

И неожиданно все притихли. Наступила пауза ожидания. Дирижеры опустили руки и повернулись к Михаилу. Песня оборвалась на полуслове. Воспитанники с удивлением уставились на своего товарища. Всем стало интересно.

— Кого же? — мгновенно успокоившись, словно утопающий, схватившись за соломинку, спросила заведующая.

Михаил медленно обвел взглядом окружающих ребят.

— Вот его! — Он указал пальцем на Соломонова Володю, и его глаза заискрились охотничьим азартом, а затем, обернувшись назад, посмотрел на Наташу и, встретившись взглядом, почувствовал, что все это время она была вместе с ним, переживая клевету и насмешки ребят. И никакой пропасти нет вовсе, а есть чувство неведомой ранее близости и понимания.

— Кого, кого? — Соломонов сделал шаг вперед и навис над Михаилом — Ну ты, Ворона, повтори, что сказал!

Ощущение гадливости во рту у него мгновенно прошло.

— Я сбросил Соломона! — громко сказал Михаил и выпрямился во весь рост, высоко подняв голову, готовый получить удар в лицо. Но вместо этого он ощутил в руках матерчатые уголки матраса и мысленно изо всех сил рванул их на себя, увидев, как что-то мерзкое и беспомощное осталось барахтаться на голых пружинах.

В наступившей паузе тихо, почти в унисон, неуверенно прозвучали слова Румянцева и Яворского:

— Да, мы видели это, точно… сегодня ночью!

И, резко обернувшись, Соломонов внимательно посмотрел на них, точно что-то припоминая. А затем вдруг обмяк, словно из него вынули стержень, на котором держалось тело, и, больше ничего не сказав, стал расталкивая ребят пробираться к вешалке в коридоре, где висела его куртка, чтобы идти в автобус.