Бич Божий - Уильям Дитрих

И тем не менее римляне презирали его. Они никогда не говорили об этом открыто, а не то он изрубил бы их на куски. Но Скилла замечал их насмешливые взгляды и слышал недовольный шёпот, когда отправился с ними в путешествие из восточной столицы. Да, это презрение улавливалось в их манерах. Как странно: он жил в империи, расширявшейся миля за милей, а их империя, напротив, всё уменьшалась, но они по-прежнему относились к гуннам как к низшей расе! Конечно, римляне считали их опасными — ведь бешеные собаки тоже опасны, — но ни в чём не равными им, за исключением воинского мастерства. Ему не давала покоя их упрямая самонадеянность. Скилла знал, что его друзьям-воинам она тоже доставила немало мучений, ибо ни одно поражение на поле боя так и не убедило римлян в превосходстве гуннов. Очевидно, лишь убийство могло поставить точку в их безмолвном споре.

Самой непонятной из римлян, несомненно, была Илана. Да, она потеряла отца и человека, за которого собиралась выйти замуж, и её увезли из родного города. Однако Скилла не насиловал и не бил её, как она, должно быть, ожидала. По правде говоря, он даже одолжил ей отличного коня, приучил держаться в седле, и она гордо въехала на этом жеребце в сердце гуннской империи. Кто из пленниц удостаивался подобных почестей? Скилла хорошо кормил девушку, защищал её от знаков внимания со стороны других воинов и привозил ей подарки. После свадьбы с ним она станет первой женой успешного молодого полководца, и он был готов награбить для неё любые драгоценности. У них будут прекрасные лошади, и она родит ему сильных, здоровых детей. Ей предстоит жить в обществе, где беспрекословно исполнят все её прихоти, и она сможет есть, спать, ездить верхом, охотиться, оставаться в лагере и заниматься с ним любовью, когда им захочется. Он уже начал создавать собственный полк, и его солдаты не дадут её в обиду. Он предлагал ей целый мир — как-никак, гунны скоро завоюют его и будут полновластными хозяевами! Однако она до сих пор обращалась с ним как с надоевшей мухой. А на пиру то и дело жадно посматривала на молодого римлянина, который был ничтожной пешкой и пока ровным счётом ничего не сделал. Это сводило его с ума.

Ну отчего он так привязался к Плане! Скиллу раздражала его страсть, и он не мог себя понять. Чем так плохи гуннские женщины? Да ничем. Они были проворны, трудились не покладая рук, вынашивали и рожали крепких детей в тяжёлых условиях кочевья. Ни снежные бури, ни жара в степи для них ничего не значили, и они гордились своей способностью не плакать ни при каких обстоятельствах. Они могли приготовить обед из оленины или из мышей-полёвок, короче, из всего, что попадалось им под руку, находили в грязи речного устья целебные корни, в считаные часы разбирали свои дома и грузили их в повозки, приносили на перекладинах тяжёлые кожаные мешки, до краёв полные водой. Но им, простоватым, приземистым и ширококостным, не хватало грации Планы, её причастности к иному, городскому миру. А в их взглядах нельзя было уловить острого, независимого ума, оживлявшего большие и томные глаза римлянки, когда она любопытствовала или сердилась. Наверное, женщине вовсе не нужно быть умной и элегантной, однако его особенно привлекали в Плане её тонкий, быстрый ум и изящество, а почему, он и сам не мог ответить. Ведь пользы от них не было! Она словно олицетворяла ненавистное ему римское высокомерие, но он всё равно хотел обладать этим высокомерием и чувствовал, что тогда ему удастся успокоиться.

Аттила однажды сказал, что страсть способна околдовать каждый клан и каждое братство. Когда гунны вторглись в Европу, его народ стал непобедимым, но при этом заметно изменился. Раса утратила свою чистоту из-за смешанных браков, приёмных детей и перенятых обычаев. В лесах севера и запада лошади оказались малопригодными. Мужчины, некогда находившие радость в кровавых битвах, теперь без конца обсуждали, сколько следует платить наёмникам, хвастались трофеями и полученной данью. Они говорили о товарах, привезённых для своих жён, и о том, что запросы этих женщин растут не по дням, а по часам. Раньше племена не засиживались на одном месте и кочевали в разное время года, но сейчас они прочно обосновались в людной долине Хунугури. Аттиле всё это не нравилось, он призывал своих воинов быть бдительными и помнить, что Европа может собраться с силами и победить их, как они прежде победили Европу. Вот почему он ел из простой деревянной посуды, ходил в самой скромной одежде без украшений и просил гуннов не забывать об их суровых предках, беспощадно истреблявших своих врагов.

Каждый гунн знал, что имел в виду их король. Но новый мир уже успел соблазнить воинственное племя почти вопреки его воле. Они многому научились у завоёванных народов, проезжая по их землям и грабя их города. Если Аттила довольствовался деревянной посудой, то его полководцы предпочитали золотые блюда и мечтали не о степях, а о куртизанках из Константинополя.

Скилла опасался, что чужая роскошь в конце концов погубит их. И его самого.

Он должен уничтожить Алабанду, взять Илану, увезти её и скрыться где-нибудь на востоке. И лучше всего сделать это, дождавшись возвращения Бигиласа с его сыном и пятьюдесятью фунтами золота.

Дипломатия, объяснил мне Максимин, всегда была искусством терпения. Пока продолжаются переговоры, оружие лежит в ножнах. Одна неделя незаметно сменит другую, а тем временем политическая ситуация может измениться. Соглашения и договоры, немыслимые между чужаками, становятся нормой или второй натурой среди друзей. Так что нам совсем не мешает подождать в лагере гуннов, пока Бигилас возвратится назад со своим сыном, убеждал меня сенатор.

— Когда мы ждём, войны нет, Ионас, — самодовольно делился он своими наблюдениями. — Одним своим приездом мы уже помогли империи. И просто проводя время в Хунугури, служим Константинополю и Риму.

Мы пытались узнать о гуннах как можно больше, но это была трудная задача. Мне поручили переписать их от первого до последнего, однако воины и их семьи столь часто приезжали в лагерь и уезжали из него, что сосчитать их казалось не легче, чем птиц в стае. Охота, набеги, миссии по сбору дани, расправы с непокорными, слухи о лучших пастбищах, укрощение диких коней, рассказы о притонах для пьяниц или о борделях, только что открывшихся на берегах Дуная, — любой подобный предлог мог побудить гуннов покинуть родные края. Воинам, как правило, быстро надоедало однообразие оседлой жизни. Вдобавок пересчёт, которым я занялся, был бесполезен, поскольку большинство гуннов обосновались вдали от нашего лагеря, и эту «паутину» молодой империи связывали только гонцы, сновавшие из одного её конца в другой. Много ли у них кланов? Никто из наших информаторов не мог точно сказать. А много ли воинов? Больше, чем трав на лугах. Много ли подвластных племён? Больше, чем народностей в Риме. Каковы были их намерения? Они целиком зависели от Аттилы.

Их религия включала в себя поклонение природным духам и множество суеверий, а её подробности ревниво скрывались шаманами-прорицателями. Они утверждали, что способны предсказать будущее по крови животных и рабов. Этот примитивный анимизм[46] сочетался с целым пантеоном свергнутых богов, и Аттила мог, например, с уверенностью заявить, что его огромный железный реликт был мечом Марса. Его народ сразу понял, о чём он говорил. Боги напоминали гуннам чужие королевства: их завоёвывали и использовали в своих интересах. Эти невежественные люди верили, что судьба неизбежно влияет на каждого смертного, однако она отличается капризным нравом, и от её ударов нужно защищаться с помощью чар и заклинаний. Дьяволы могли поймать неосторожного, ураганы были громами богов, а благоприятный знак сулил удачу. На нас, христиан, смотрели как на глупцов, ищущих спасения в загробном мире, а не трофеев — в земном. К чему забивать себе голову мыслями об ином существовании, когда есть лишь жизнь — между рождением и смертью, и ты сам способен её контролировать? В этом, конечно, проявлялось полное непонимание сокровенной сути моей религии, но для гуннов логичной целью было либо жить с женщиной, либо погибнуть на поле боя. Следовало только внимательнее приглядеться к дикой основе живой природы, чтобы уяснить их восприятие мира. Все испокон веков убивали друг друга — громы, молнии, животные, люди. И гунны вовсе не были исключением из правил.