Русские качели: из огня да в полымя - Николай Васильевич Сенчев

людям. Заканчивалось это любопытное мероприятие обильным обедом, на который председателю колхоза приходилось иногда забивать последнего бычка. Такие шоу, получившие название «утренние дойки», происходили в девяностых годах.

…И вот такой удар по его имиджу. Ведь деятельность потребкооперации, обеспечение потребительского рынка самыми необходимыми товарами — это было исключительно в компетенции председателя облисполкома. И хотя его фамилия в статье не называлась, и ежу было понятно, что в этом деле дал слабину никто иной как сам Горячев. Его реакция на выступление газеты была крайне болезненной, хотя и скрытной. Напрямую он никогда не высказывал своё недовольство прессой. Но при удобном случае всегда старался напомнить, кто в доме хозяин. Он мог дать негласную команду выставить редакционную машину из гаража или порекомендовать соответствующим органам заинтересоваться заграничной поездкой журналиста и выяснить, на какие средства и зачем он выезжал за кордон. Это типичные приёмы давления на психику корреспондента, посягнувшего на непререкаемый авторитет руководителя области.

Не я один, а многие мои коллеги заметили, что уже при Горбачёве отношения прессы и власти приняли противоречивый характер. С одной стороны, СМИ предлагалось смелее, активнее вторгаться в запретные ранее для критики сферы, бичевать, не взирая на лица, пороки и недостатки, с другой стороны, в отличии от прошлых лет, — полнейшее и демонстративное равнодушие к таким выступлениям. Одновременно в народе распространялись анекдоты про журналистов, представляющие их продажными бездушными писаками, которые врут как дышат. Чтобы представить газетную критику злой, разрушительной, человека сравнивали с мухой. И того, и другую можно убить газетой.

Так подрывался общественный статус газетчика советской поры и ему в новые времена отводилась роль холопа, который должен знать своё место и не воображать себя мифической четвертой властью. Конечно, такой процесс «переформатирования» журналистского труда не мог быть одномоментным или скоротечным. В обывательском сознании ещё теплился уголёк доверия и уважения к СМИ и чтобы окончательно погасить его, требовалось время.

ХХХ

В «Правде» издавна был заведён такой порядок. Собкора время от времени вызывали в Москву, чтобы он поработал недельки две-три, а то и месяц в одном из отделов редакции. Журналист как бы встряхивался в общении со столичными коллегами, перенимал их опыт и с высоты московских мерок по-другому смотрел на жизнь закрепленного за ним региона. В свою очередь, сотрудники редакции сверяли свои мысли и оценки со взглядами собкора на текущие события, иногда отправлялись в совместные командировки.

Я уже говорил, что мне везло на людей. Неосторожные неприятные знакомства в расчет не беру. В памяти — встречи и общение с замечательными коллегами, которые стали для меня надёжными верными друзьями, единомышленниками. В «Правде» таким друзьями стали для меня Виктор Хатунцев, Евгений Григорьев, Александр Батыгин, Виктор Широков, Вадим Шалгунов, Валентин Прохоров…

О Валентине Фёдоровиче Прохорове речь особая, благодарственная. Впервые о нем я услышал ещё в Свердловске (теперь Екатеринбург), когда работал в газете «Уральский рабочий». Как только заводился разговор об известных выходцах из «Уральского рабочего», то наряду с громкими журналистскими фамилиями непременно называли имя Прохорова. В то время «Правда» имела большие возможности для переманивания лучших журналистских кадров со всей страны. Валентина Фёдоровича заметили за его остроумное фельетонное перо. Любопытно, что он, крайне деликатный по своему характеру, в своих обличительных материалах всегда находил такой стиль изложения, такую выверенную сатирическую интерпретацию фактов, что никто потом не мог опровергнуть.

В лице В.Ф. Прохорова отдел фельетонов «Правды» получил отличное пополнение. Отделом заведовал тогда Илья Миронович Шатуновский. И вот эти два автора задавали критический тон в газете. Позже на фельетонной волне стали ярко работать другие правдисты — Владислав Егоров и молодой тогда ещё Александр Головенко.

В очередной приезд в редакцию Валентин Федорович, заскучавший от редакционного затворничества, предложил невероятное: съездить в Саров — город атомщиков, центр производства ядерных бомб. Саров!? Да кто нас туда пустит! Секретнее, чем этот город, нет в стране другого объекта. И зачем нам туда? О чем писать? О том, что мирные инициативы Горбачева сняли многолетнюю напряжённость между СССР и Западом и оборонная промышленность перешла на путь конверсии? И как Саров с его научно-исследовательским институтом ядерной физики, с его заводом по производству ядерных зарядов вписался в политику «нового мышления и общечеловеческих ценностей»?

Владимир Степанович Губарев, редактор «Правды» по отделу науки, когда мы пришли к нему за поддержкой, сказал со свойственной ему иронией: вас туда на пушечный выстрел не допустят, но давайте попробуем! Не знаю, то ли связи Губарева помогли, то ли сработала тогдашняя атмосфера тотальной и беспрекословной гласности, но нам без проволочек оформили документы на допуск в Саров и дали контакты с нужными людьми.

Такой уж это город Саров, что куда не подайся из него, помимо КПП, обязательно упрешься в ряды колючей проволоки, вспаханную между ними пограничную полосу, хотя до ближайшего зарубежья отсюда тысячи верст. А в остальном город как город. С развитой инфраструктурой, добротными домами, проспектами, школами, магазинами. Всё на уровне среднерусских стандартов, пожалуй, чуть выше. Свои поэты и музыканты, спортсмены и учёные… Число последних, правда, столь велико, что каждую минуту рискуешь столкнуться где-нибудь на улице или в общепитовской точке с маститым доктором наук, членкором, а то и полным академиком. О кандидатах не говорим, поскольку счет их вместе с лауреатами самых престижных научных премий идет на сотни.

Побродили по улицам. Набережная, стадион, аэропорт. Прямое сообщение с Москвой. Словом, всё есть. Нет лишь собственного места на карте да названия путёвого. В разное время город именовали по-разному. То Москвой-300, то совсем уж несуразно Приволжской конторой, то Арзамас-16, хотя до настоящего Арзамаса десятки километров. И горком партии вроде бы с претензией — Кремлёвский.

Тогда это было необходимо. И географические утайки, и совершеннейшая охранная сигнализация по гигантскому периметру, и прочее вроде вышек с автоматчиками — всё имело под собой более чем веское основание. Контора занималась делом, похожим на известный американский урановый проект «Манхэттен». Отсюда ушла в казахстанскую степь первая советская атомная бомба. Здесь мы запросто беседовали с человеком, собиравшим «вот этими руками», первую водородную.

… Спокойный голос сопровождающего нас человека уводит в достопамятный пятьдесят третий год. Невероятно тяжелый, опасный, но и отмеченный научными взлётами. Несколько месяцев не дожил тогда до термоядерного триумфа «великий кормчий», заканчивал земные счеты его соратник и первый куратор