Агония СССР. Я был свидетелем убийства Сверхдержавы - Николай Зенькович

Записал. Все по-московски!

Позвонил приятель из «Сельской жизни». Но что он может? Говорит, слышал, как Шаров называл фамилии тех, кого следует взять, среди них есть Вазых. Меня в списках товарища Шарова, моего ученика, нет.

15 сентября. Вчера не делал никаких записей — ничего не произошло. Шел дождь, и только под вечер с дочкой прошлись по парку.

Дописал «Горбачев — начальник отдела кадров ГКЧП?», сделал еще пару информаций. Сегодня тоже сделал две странички — о возмутившей меня корреспонденции в «Союзе». Какая-то жуткая бесцеремонность. Господи, как же неуважительно они относятся к умершим людям! Какая-то девица, журналистка, рассказывает, как она попала в кабинет Кручины.

Конечно, комната отдыха не спальня, но все же, но все же… Откуда эта развязность, неприличие, отсутствие такта?

Разговаривал вчера вечером с Андриановым, он политобозреватель в «Рабочей трибуне». Сказал, что Черняк проговорился: он держит место в «Правде» для Зеньковича. «Ты звони ему, звони, а то место займут». Пока не звонил.

Сегодня с дочкой ходил на рынок. Когда пришли домой, сын сказал, что звонил Слободянюк. Когда-то, в 1988 году, я сменил его в должности зам. зав. сектором печати. Ему оставалось два месяца до пенсии. Он был первым зам. зав. отделом национальной политики. Это лето жили вместе в Успенке.

Отзвонил. Не отвечает.

Сын уехал к Кравченко домой брать интервью. Молодец, не забыл своего бывшего гендира. Леонид Петрович Кравченко до перехода на Гостелерадио возглавлял ТАСС. Все его забыли, общаться опасаются.

В «Российских вестях» опубликован список состава Комитета по оперативному управлению народным хозяйством страны. В списке значится некий Сергеев В.М. Его должность — полномочный представитель председателя Совета Министров РСФСР. Неужели тот самый Валентин Сергеев? Так вот почему он не пожелал со мной разговаривать по телефону! А я-то, наивный, думаю, в чем дело?

Асиф из Баку чего-то молчит. У них партия самораспустилась. Прошел съезд, и все: не нужна больше. В Узбекистане партия поменяла название, стала народно-демократической. Все структуры остались.

Все больше и больше новых деталей о путче. Запутано до невозможности. Выясняется, что Горбачев в видеозаписи в изолированном Форосе называл Янаева уважительно — товарищ Янаев. Ставят резонный вопрос: кто мешал Горбачеву отдать распоряжение о немедленном аресте путчистов? Их всего-то было четверо, а у него 32 верных охранника. В конце концов можно было оставить их в качестве заложников. Это же все просто.

И еще: заявление Занина, директора предприятия из Ленинграда, где производятся средства президентской связи. Занин категорически отвергает версию Горбачева о внезапном отключении связи. Это невозможно, говорит Занин. У него много автономных каналов. Есть еще один, о котором он не может распространяться, но суть его сводится к тому, что достаточно президенту иметь авторучку и лист бумаги, и он будет обеспечен надежной связью со всей страной.

Очень много несовпадений, противоречий, нестыковок. Пишут, что это одна из темных страниц истории конца века. Вряд ли когда-нибудь мы узнаем правду.

Возмущают публикации С. в еженедельнике «Союз». Ведь его мама работала в последнее время у нас в идеологическом отделе. А всего она провела в ЦК около 20 лет. Носила колбасу, пирожки и прочие деликатесы домой и кормила своего сыночка. Пользовалась дачей.

И вот ее сыночек, вскормленный на цековских харчах, злобно, с ненавистью пишет о партии, в которой работала его родная мать и от которой она будет требовать пенсию.

Осень все более заметна. Сегодня с дочкой собирали кленовые ветки, гроздья рябины. Хорошо!

16 сентября. Позвонил Зикс из «Сельской молодежи». Узнав о моих мытарствах, спросил:

— Сколько вам лет?

— Сорок семь.

— В более спокойные времена и то мгновенно отворачивались. А сейчас и подавно.

Действительно. Тем более это Москва. Кто я для них? У них свои игры, свои отношения. А я — чужак, иногородний.

Долго ждал телефонного звонка из Минска, из «Республики». Наконец, вызвали. Диктовал почти полтора часа. Семь страниц передал.

После этого поехал в «Правду». Надо было передать для Улитенка материал. Поднимаюсь по ступенькам — навстречу движется Черняк.

— Какие люди — и пешком! — приветствует он.

— Да уж.

— Приходи работать. Место есть.

— Да, но у главного был странный разговор. Помните, когда я был у вас, зашел к нему. А он мне: Коля, хотите, Юркову позвоню? У него в секретариате работа есть…

— Да ну? — изумился Черняк. Лицо его напряглось. — Не знаю, не знаю. В секретариате всегда не хватает людей.

Как будто я не знаю, что такое секретариат!

— Я сегодня веду номер, давай поговорим подробнее. Заходи ко мне.

— Как же я зайду, если меня не пропускают?

Тут подошел бородатый Лосото, и разговор сам собой увял. Встретил Дробкова, еще совсем недавно он был корреспондентом «Правды» в Швейцарии, принимал меня, когда я приезжал на праздник коммунистической прессы. Теперь он зам. главного. Провел меня в редакцию и вывел, пообещав милиционеру — под свою ответственность. Все ругают директора издательства «Правда» Леонтьева, пророчат ему, что он плохо кончит. Демократы немного оклемаются, его руками разгонят ненужных людей, а затем прогонят его самого.

Получил гонорар — последние 78 руб. за сообщения с заседаний Секретариата. Все, больше писать не придется.

Телефон Сидорова не отвечает. Видно, Валерий еще не вернулся. Жена едет в командировку в Свердловск, негде взять билет. Обратился к приятелю, перешедшему в российские структуры, — похоже, воспринял без всякого энтузиазма. И не позвонил даже, хотя обещал.

— Ни за что не поверю, что вас взяли в ЦК просто так, за красивые глаза. У нас, на Кавказе, место рядового инструктора райкома и то в кругленькую сумму обходилось. А уж чтобы в Москву, на Старую площадь попасть — представляю, сколько вам пришлось выложить…

У меня помутилось в глазах. Неимоверным усилием воли едва удержался, чтобы не плюнуть в холеное, сытое лицо очередного моего потенциального работодателя, с интересом рассматривавшего человека со Старой площади.

— Не знаю, как у вас на Кавказе, а у нас в Белоруссии все было несколько иначе, — подчеркнуто холодно ответил я, поднялся с мягкого кресла и твердо, по-военному чеканя шаг, направился к выходу, бросив на прощание пришедшую на ум фразу: — Честь имею!

Остаток дня прошел, как в тумане. Не находил места вечером. Не мог уснуть ночью. Так до утра и проворочался в постели. Несколько раз вставал, выходил в кухню, пил успокоительное, предусмотрительно приготовленное женой и поставленное на видном месте.