Стеклянные цветы - Мэри Каммингс

Сука!

Нет, больше он не отступит! Следующий удар Филипп уже встретил своим, не менее мощным, целясь в черное лоснящееся лицо, воплощавшее в себе сейчас все, что он ненавидел.

Дальнейшее он помнил плохо. Ярость кипела в крови, в ушах шумело; выкрики с трибун, свист — это осталось где-то далеко, за гранью восприятия. Несколько раз он падал от ударов противника, но тут же вскакивал, подбрасываемый все той же заполонившей каждую клетку его тела исступленной животной яростью. Наверное, так чувствовали себя легендарные берсерки.

В какой-то момент Филипп увидел, что его рука залита кровью. Его собственной? Противника? Неважно!

Когда ненавистное лицо, маячившее перед глазами, вдруг исчезло, он даже не сразу понял, что произошло. Быстро повернул голову — где он, куда делся?! — и только потом пришел в себя.

Черный Джек лежал навзничь на краю площадки, и клоун, склонившись над ним, отсчитывал:

— …Три… Четыре… Пять…

На счет «Восемь» боец попытался привстать, но снова рухнул на опилки.

— Девять… Аут!

Все… Все кончено…

Радости не было — лишь ощущение потери, словно исчезнувшая незаметно ярость оставила за собой не заполненную ничем пустоту. Накатила боль, которой Филипп до сих пор не чувствовал. Саднили костяшки пальцев — в отличие от бойцов, «смельчакам» из публики никто не обматывал кисти бинтом; голова гудела, левый глаз заплыл и почти ничего не видел.

Во рту стоял вкус крови. Он провел рукой по губам, на пальцах остались алые мокрые следы. Майка тоже пестрела красными пятнами.

Филипп обернулся. Амелия по-прежнему стояла на лестнице с бокалом в руке. На лице — восторг, почти экстаз; сверкающие глаза, торжествующая улыбка — ему хватило одного взгляда, чтобы увидеть все это.

Он подошел к барьеру, взял пиджак и рубашку. Надевать их было нельзя, сначала надо смыть кровь.

Клоун что-то крикнул, но Филипп, не обращая на него внимания, пошел к лестнице. С каждым шагом идти становилось все труднее, боль вспыхивала в новых и новых местах.

По мере его приближения лицо Амелии вытягивалось. Улыбка исчезла, глаза стали испуганными. Он подошел вплотную и смерил ее взглядом; сказал тихо, чтобы слышать могла только она:

— Сука!

И пошел дальше, наверх, туда, где виднелся указатель туалета.

Одного взгляда в зеркало Филиппу хватило, чтобы оценить и расквашенную губу, и распухшую побагровевшую скулу, и превратившийся в узкую щелочку левый глаз — удар правой у парня был просто убийственный! И кровь, продолжавшую стекать по подбородку и капать на майку…

Сука! Одна улыбочка эта ее торжествующая чего стоила!

Ладно, черт с ней — сейчас надо думать о том, как побыстрее кровь смыть. В таком виде его и в такси не возьмут.

Но прежде всего он проковылял к писсуару — подпирало так, что не было никаких сил терпеть.

Ффу-ух-х! Сразу стало полегче. Теперь уже можно жить…

Услышал, как позади открылась дверь. Стук каблуков, знакомый запах духов… ну конечно, кто еще, кроме баронессы фон Вальрехт, способен бесцеремонно вкатиться в мужской туалет!

Филипп обернулся.

Амелия смотрела на него испуганными глазами, в руке ее по-прежнему был зажат наполненный бокал.

— У тебя из носа кровь! — растерянно сказала она.

— Да, кровь… А ты чего хотела, когда меня подставляла?! — Говорить было больно, слова из-за разбитой губы получались невнятно-шепелявыми. — Стерва! Знала, что добром я драться не пойду, и решила по-своему сделать?!

— У тебя кровь течет… — повторила она жалобно, будто и не услышав того, что он сказал.

— Знаю, — огрызнулся Филипп.

Провел рукой под носом — на ней остались красные полосы. Заодно задел губу, снова почувствовал во рту вкус железа и пошел к раковине.

— Тебе надо к врачу — послышалось сзади.

— Обойдусь! — он включил воду на полную мощность и сунулся лицом под струю.

Выпрямился, взглянул на себя в зеркало. Да, видок еще тот…

Почувствовал неуверенное прикосновение к плечу и обернулся.

— На, выпей! — Амелия протянула ему бокал.

Он взял его и демонстративно, тоненькой струйкой, вылил себе под ноги — так, что брызги плеснули ей на туфли. Тут же пожалел об этом — глоток чего-нибудь холодного сейчас бы не помешал — и со злостью спросил:

— Интересно, что ты туда подсыпать успела, чтобы мне еще получше напакостить?

— Я… ничего… это просто вино было… — Филипп не ожидал, что она вдруг беспомощно всхлипнет. — У тебя кровь, — повторила она, уже в который раз.

Ах, да — Трент же говорил, что она крови боится! Вот оно что! Поэтому она и белая вся, и вид такой, словно сейчас, прямо тут, на пол грохнется.

— Ты только в обморок не падай, пожалуйста, — быстро сказал он.

— Нет… я… Не сердись, пожалуйста, я не думала, что так выйдет! — тоненько и жалобно зачастила Амелия. — Я думала, ты его легко победишь… Я не хотела, я не думала, что будет кровь! — В голосе ее послышалось отчаяние — чуть ли не обида. — Мы с тобой в ссоре были, и я подумала, что если ты приз выиграешь, то мы помиримся, — она снова всхлипнула. — Я не хотела ничего плохого, я просто хотела, чтобы мы помири-ились!

— Господи, с кем я связался?! — Филипп невольно рассмеялся. — Тебе что — десять лет? Поссорились, помирились…

— Пожалуйста, поехали к врачу!

— Да не нужен мне никакой врач!

Толком сердиться уже не получалось — нелепые объяснения Амелии заставили его в который раз осознать, что, несмотря на свой рост и вид, она совсем еще молоденькая девчонка, при этом, что называется, «без царя в голове», и нередко сначала делает что-то — а потом уже дает себе труд подумать.

Почувствовав его слабину, баронесса прибодрилась, к ней стремительно начала возвращаться обычная самоуверенность.

— Как это — не нужен?! У тебя кровь идет! Откинь голову — я в кино видела, так делали! — Подойдя вплотную, попыталась запрокинуть ему голову назад.

— Не лезь! — Филипп отпихнул ее локтем. — Не тронь меня!

Отойдя к умывальнику, он еще раз сполоснул лицо; кое-как натянул рубашку — пиджак и галстук решил не надевать.

— Ладно, пошли.

Слава богу, в ложу Амелия возвращаться не собиралась, сразу повела его к выходу, болтая при этом без устали:

— Я твой приз забрала, он у меня… И еще на тебя поставила, я тебе половину выигрыша отдам… Там много получается, почти тысяча долларов!

Идти было трудно. Каждое неловкое движение вызывало вспышку боли под ложечкой, после которой приходилось дышать короткими неглубокими вдохами.