Тихий маленький город - Анна Дашевская

Увы, от потрясения старая дама так и не оправилась. Она существовала теперь в каком-то своём мире, лишь иногда оттуда выныривая, чтобы с ясной улыбкой сказать мне:

– Настенька, какое счастье, сегодня по каналу «Культура» был такой прекрасный концерт Хворостовского!

Все эти годы с ней вместе жила сиделка, которой мы исправно платили. Надо ещё раз отдать должное Максу, даже разведясь со мной, эту графу бюджета он не вычеркнул. Или, может, просто забыл?

Неважно.

Кстати, надо будет по возвращении с Лиховцевым это обсудить и взять зарплату сиделки на себя, уж как-нибудь не разорюсь.

Но остановиться даже на две ночи в той двухкомнатной квартире было невозможно, и я стала искать не слишком дорогую гостиницу в центре. Не в «Астории» же мне жить?

И последний важный вопрос: кот. Куда девать кота на время моего отсутствия, не тащить же с собой? Суточное дежурство он переживает легко, но на сей раз меня не будет дня четыре, а то и пять, дорога получается длинная: Кириллов – Ростиславль – Москва – Питер. И обратно так же. И ещё по дороге нужно будет заскочить в архив, я же из-за дополнительного дежурства в понедельник туда не поехала.

– Вот это и называется, «не было у бабы забот, купила себе порося», – пробормотала я, разглядывая Криса.

Он сидел на стуле, жмурил жёлтые глаза и относился к моим затруднениям философски.

В конце концов, кота согласилась взять Варвара.

– Гульки моей нету, – грустно проговорила она, почёсывая Криса за ушами. – Так-то не рискнула бы, она хоть и старенькая была, но кошек гоняла не хуже молодой. А теперь что же, может, и надо было бы новую собаку взять, да жалко её. Помрём мы с Ваней, собачка и пропадёт.

– Я вам помру, – пригрозила я. – И не думайте даже в ближайшие двадцать лет! Зря я, что ли, самые сильные травы на вас перевожу? – Варвара хмыкнула, и я перешла к инструкциям. – Так, вот здесь для Криса печёнка, индейка и молоко. Порция на раз – с половину моей ладони, – продемонстрировала мерку. – Молоко не чаще раза в день, полстакана, а то будет гадить под каждым кустом, и хорошо, если под кустом.

– Да брось, Настя, что у меня, кошек не было? С детьми справлялась, внуков вырастила, правнуки уже школьники – справлюсь как-нибудь с серым.

Правнуки? Хм, я считала, что Варваре и семидесяти нет.

В общем, уезжала я успокоенная.

* * *

Время было рассчитано до минуты: архив открывается в девять, нужный мне поезд уходит в десять с копейками и приходит в Москву к двум часам дня. «Сапсан» отправляется в четыре и прибывает в Питер в половине восьмого. Целый день в дороге, есть возможность и документы почитать, и подумать.

Примерно так всё и вышло – ну, не считая того, что Клара Гургеновна опоздала на двадцать минут и появилась тогда, когда я уже решила на всё плюнуть и заехать сюда на обратной дороге. До поезда я летела, ежеминутно поглядывая на часы, машину бросила на неудобном месте, сунув парковщику денег, чтобы присмотрел. Хотя… кому нужна хорошо поношенная, забрызганная грязью «Нива»?

Наконец, совершенно запыхавшаяся, плюхнулась на своё место.

Попила водички, достала конверт, полученный от госпожи Оганесян, и стала просматривать бумаги.

Ах, Клара Гургеновна, душечка! Беру назад все слова, произнесённые в процессе ожидания!

В конверте формата А4 оказались не только перепечатанные страницы последней из тетрадей дневника П.И., так и оставшейся безымянной компаньонки Татьяны Бухвостовой. Там лежали фотокопии нескольких страниц, три сколотых листка бумаги и записка.

«Уважаемая Анастасия Александровна! – писала мне владычица архива, повелительница бесценных сведений. – Помимо дневниковых записей, о которых мы говорили, направляю вам также и копию письма, которое выпало из последней тетради. К сожалению, читать его нелегко, чернила выцвели, а почерк сильно изменился. Но, тем не менее, это письмо от Татьяны Паисьевны, в замужестве Калмыковой, к бывшей компаньонке и подруге. Судя по пометкам, сделанным рукой П.И., женщины переписывались как минимум до тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Удачи вам в ваших поисках, и обращайтесь, если будет нужно! Ваша К.Оганесян.

P.S. Компаньонку звали Полина».

Дрогнувшей рукой я развернула листок. Положила рядом страницу дневника и сравнила обе копии. Да, это тот же почерк, и за двадцать лет он действительно изменился: рука, делавшая пометки, тряслась, некоторые буквы можно было лишь угадать.

Татьяна Паисьевна писала, соблюдая старую орфографию, с ятями и твердым знаком, хотя после реформы прошло к тому моменту уже двадцать лет. Бог её знает, было ли это привычкой или своего рода протестом?

Она делилась с П.И. событиями своей жизни, иронично называя их «старыми новостями», и заканчивала письмо словами радости, что вновь обрела старинную подругу после стольких лет разлуки. В иной момент я бы прослезилась, прочитав историю такой долгой дружбы, задумалась бы о своих подругах, которых вовсе не осталось после развода… Но мой взгляд выцепил из текста знакомую фамилию, и я вчиталась в заинтересовавший меня абзац. Потом тщательно сложила бумаги обратно в конверт, убрала его в сумку, и уставилась в окно, не замечая пролетавший мимо лес.

Итак, дочь Татьяны, внучка покойного Паисия Варфоломеевича, вышла замуж в тридцать восьмом году. Было ей девятнадцать. Муж, на десять лет старше, служил в главном управлении рабочее-крестьянской милиции при НКВД в звании майора, и фамилия его была Афанасьев. Николай Иванович Афанасьев.

Его звали точно так же, как бывшего начальника милиции города Кириллова, и если это не дед и внук, я готова съесть собственную шляпу!

А если я права, то подполковник вполне мог быть ранен не из-за ритуала в церкви, а из-за того самого участка, на который мог бы претендовать, как потомок последнего владельца. Вот чёрт, как же невовремя исчез из поля зрения Егоров! Уж он-то точно мог бы узнать, верны ли мои догадки…

Письмо было написано с той осторожностью, которую в тридцать восьмом проявляли, наверное, все. Но всё равно, было ясно, что Татьяна Паисьевна не одобряет поспешного брака дочери, не одобряет её избранника, а в особенности – места его работы.

За размышлениями я и не заметила, что поезд въехал в Москву; потянулись расписанные разными цветами бетонные заборы, склады, лабазы и промышленные здания. Задумалась – а скучаю ли я по столичным радостям? Ну, мои ночные рыдания в расчёт не берём, в определённые моменты любая женщина имеет право поплакать ни о чём. Перебрала сегодняшнюю свою жизнь, деревянный дом на высоком волжском берегу, вспомнила Макса и нашу московскую квартиру на двадцать четвёртом этаже… Словно змея, сменившая кожу, я не оглядывалась на ту, брошенную сохнуть и рассыпаться в прах. Только вот я не слыхала, чтобы сброшенная шкура ползла за своей бывшей хозяйкой и призывала её поговорить.

Тут я хихикнула, представив себе эту картинку, и решила больше сегодня не думать ни о чём. Ну его, это вредно для цвета лица.