Феодал - Александр Громов

Он шел два дня, не навестив по пути ни один оазис. Доел запас лепешек, выпил воду. В удобном месте встретил «ночь» и сумел немного поспать. По счастью, обошлось без полной темноты – заурядная серая мгла. Черт поймет эту Плоскость, зачем ей в тот раз понадобилась абсолютная темень. Может, тут тоже квазипериодичность… один раз этак в сто лет. Или в сто тысяч. Кончилось – и ладно, и нечего об этом думать.

С Патриком творилось неладное, Фома сразу это заметил. Кряжистый ирландец, всегда производивший впечатление крепкого хозяина, чинил инвентарь, готовясь к севу, но участвовал в работе только руками, витая мыслями неизвестно где. В отличие от Джоан, он даже не сразу заметил вошедшего в хижину феодала. Фома неслышно присвистнул. Если хуторянин начал задумываться – гляди за ним в оба.

А крыша хижины у него и правда недавно горела. Огонь зачернил жердевые стропила. Происшествие было ерундовым, и Борька, конечно, доложил о нем исключительно по приколу. Настелить новую солому – максимум полдня работы. Патрик с ней уже справился, не очень, правда, аккуратно… И там, где для Борьки «тангаж и рысканье» были в норме, непривычная халатность Патрика говорила Фоме о многом.

– Джоан, – сказал он, широко улыбаясь, – ты все хорошеешь? От Вилли тебе приветы. Ну и от Сой, естественно, тоже…

Само собой, Джоан просияла и немедленно закидала его вопросами. Фома отвечал как можно обстоятельнее, искоса поглядывая на Патрика. Тот монотонно кивал, показывая, что тоже слушает. Глаза его оставались пусты.

Года полтора назад Вилли покинул родительский кров. А Сой была маленькой смуглой вьетнамкой, не прижившейся среди китайцев Бао Шэнжуя. Фома поначалу думал, что она и тут не задержится, но на всякий случай поводил ее за собой по оазисам. К его удивлению, двадцатидвухлетний гигант Вилли, сын Патрика и Джоан, начал заглядываться на крошечную Сой с первых минут знакомства. А после того как Фома, попросив хозяев приглядеть за девушкой, вернулся после очередного обхода владений, вопрос о новой паре был решен. Как сумели, сыграли свадьбу. Это была комичная пара: жених-монумент и невеста-статуэтка. Спустя несколько недель Фома переселил молодых в новый оазис – поменьше и похуже родительского, зато неподалеку и с обильным источником хорошей воды. Сой предстояло научить Вилли выращивать рис.

Что ж, она справилась. Поначалу Вилли в бешенстве орал, что он фермер, а не пиявка, и не желает копаться в жидкой грязи, как эти рисоеды, топал по-слоновьи и брызгал. Сой тихо, но упорно гнула свою линию. Урожай вышел сносный. Жизнь новой четы нельзя было назвать безоблачной, но и несчастными супруги не выглядели – разве что задавленными повседневными хлопотами, но кто из хуторян не задавлен? Все равно, черт возьми, было видно, что они любят друг друга!

А коли так, то полны жизни. Что еще надо феодалу от хуторян? Да ничего!

Зато с Патриком дела творились негожие. Что за постная рожа? Утолив любопытство Джоан насчет сына и невестки, поболтав с нею о том о сем, Фома спросил о чайном листе, не принести ли в следующий раз? Оказалось, что запас еще есть. Умница Джоан правильно поняла намек и удалилась, заверив, что сей момент вскипятит и заварит. После пожара очаг был, разумеется, выселен из дома. Повторять огнеопасные эксперименты Патрик, даже отрешенный от действительности, не собирался.

– Чай – это хорошо, – жизнерадостно сообщил Фома, сев перед подобием стола на ту же лежанку, где сидел Патрик. Толкнул его плечом, подмигнул: – А может, чего покрепче найдется, а?

– Во фляге, – тихо и не сразу отозвался Патрик.

– Это где? Вон в той?

– В той.

– Тогда угощай, чего сидишь? Тоже мне, хозяин! К тебе гость пришел, а не прокурор с обыском. Давай-давай. И закуску. А я тебе в следующий раз молодого вина принесу, Автандил обещал, что вино скоро поспеет. Забыл уже небось вкус вина? Я едва помню. Кислое оно, наверное, выйдет, ну и наплевать. Все равно сок лозы! М-м… поэма! Хайям.

Патрик молча достал из-за лежанки две кружки, Фоме набуровил половину, себе – на донышко.

– А сам что тормозишь? Неспортивно.

– Я много не буду, – тихо, но твердо ответил Патрик.

– Да? Это почему?

– Не хочу.

– Пьянеть не хочешь?

– Да.

– Вот я и хочу знать: почему? Язва открылась?

– Нет.

– Тогда что?

– Устал я, – равнодушно сообщил Патрик. – Выпивка не поможет. Не хочу больше так жить.

– «Так» – это как?

– Как животное.

Фома похлопал его по плечу.

– По Марксу с Энгельсом живем. Не изучал, нет? А я успел немного на первом курсе. Потом отменили. Но «Манифест» прочитал весь. Что там писано об идиотизме деревенской жизни, а?

Патрик молчал. Как будто не слышал.

– Не знаешь? Ну так я тебе скажу. Не от Маркса скажу, а от себя. Идиотизм живет не сам по себе и возникает не от сырости. Идиотизм берется от идиотов. Каков человек, такова и жизнь, понял? Мы ее сами делаем. Какой сделаем, такова она и будет. Перестал работать – околел. Перестал мыслить – и готово, зарос мохом. С виду вроде человек, присмотришься – живой труп, а присмотришься получше – говно обыкновенное. Ты что, думаешь, будто там, – Фома яростно вздел над собой указательный палец, – кто-то будет стараться ради говна? А вот хрен тебе! – Он уже орал, вскочив. От волнения из него начали выскакивать русские слова. – Может, это испытание нам такое, ты об этом не думал? Ах, все-таки думал? Перестал верить, да? Ну и не верь, мне плевать. Пропади ты пропадом, хлюпик! Плоскость меняется, и я хочу знать, чем все это кончится. Я дожить хочу. Понять смысл. А ты – сдохнешь! И Джоан угробишь, а она у тебя умница, жаль, что дураку досталась, и внуков не увидишь…

Он еще долго кричал, оскорбляя Патрика всеми известными ему английскими оскорблениями с прибавкой русского мата. Он увлекся настолько, что уже не разыгрывал раздражение, а в нем находился. И достиг своего: по лицу Патрика побежали пятна, зловеще заиграли желваки, а вскоре грянул и взрыв. В лицо феодала полетела кружка, а за ней и яростный кулак. Фома уклонился, но подсечку проводить не стал. Ему пришлось еще трижды уходить от удара, прежде чем Патрик сообразил, что не ему тягаться с феодалом. Тогда он сел, сверкая глазами, тяжело дыша и взрыкивая.

– Так-то лучше, – констатировал Фома, довольный сеансом психотерапии. – Ожил, нет? Вижу, ожил… Вот за жизнь давай и выпьем, налей-ка по новой…

Снилась просто какая-то дрянь. Во-первых, привиделся феодалу во сне кусок Москвы с домами, людьми, пыльными липами и одуванчиками на газонах. По вдавленным в серый асфальт рельсовым параллелям с дребезгом и звоном катились угловатые трамваи – обыкновенные, не торпедоносные. Хорошо было. И помятые голуби бегали и урчали на тротуаре возле рассыпанной кем-то крупы, и следил за ними из окна желтоглазый, бандитского вида кот. Пробежала наглая крыса и погналась зачем-то за трамваем, быстро и дико вырастая до слоновьих размеров, и вот уже почти догнала трамвай, набитый, как удалось рассмотреть, не людьми, а толстогубыми рыбами с выпученными глазами. Но тут все стало таять, оплывать, как воск на сковороде, и проваливаться в асфальт, вдруг обернувшийся жидкой землей; мир стремительно гнил и разлагался, и сам Фома в ужасе смотрел на свои вытянутые руки, тоже разлагающиеся, и видел, как падает с них гнилое мясо и как обнажаются кости. Тут он вспомнил, в каком месте спит, заорал и проснулся.