Слишком много привидений - Виталий Забирко

За спиной хлопнула дверца «Тойоты», и машина стремительно сорвалась с места. Я с трудом удержался, чтобы не посмотреть вслед.

— Два романа у Кондратьева вышло, — продолжал Махмуд, — «Алиби для всех» и «Алиби для одного». Ты какое хочешь?

Занятый своими мыслями, я не сразу уловил двоякий смысл фразы. А когда понял, вздрогнул. Но в темных раскосых глазах азиата мне опять ничего не удалось разглядеть. Как и в кафе на ипподроме, было неясно, вкладывал ли он подспудный смысл в свои слова, или это получилось неосознанно.

— Так какое «Алиби» тебе дать? — повторил Махмуд, растягивая губы в неопределенной улыбке. — Или оба сразу?

Ни выражения глаз, ни улыбки азиата европейцу понять не дано. Никогда откровенность не была у них в чести, веками воспитывались в расе сдержанность, скрытность, пока методом естественного отбора эти особенности прочно не закрепились на генетическом уровне. С одним и тем же выражением лица, с одной и той же улыбкой они и врага убивают, и харакири делают.

— Спасибо, но мне сейчас не до чтива, — поблагодарил я, пытаясь ответить простоватой улыбкой. — Как-нибудь в другой раз.

— Уже уходишь?

— Да. Пора. — Я встал со скамейки, подал Махмуду руку. — До встречи.

— А как же обещанный ресторан?

Я заглянул в глаза Махмуда и снова не понял, хочется ли ему просто выпить за чужой счет, либо за этим скрывается нечто другое.

— Возьми, — протянул я ему визитку. — Звони по домашнему номеру, с работы я недавно рассчитался. Когда будешь свободен, тогда и звони. Договоримся.

Тихо и незаметно в подъезд проскользнуть не удалось. Стоило мне появиться во дворе, как бабушки, выбравшиеся под вечер из душных квартир на скамейки возле подъездов, перестали шушукаться и все как по команде осуждающе уставились на меня. Мало того, мужики, игравшие за столиком меж березок в домино, тоже прекратили свое занятие и повернули головы в мою сторону.

— Смотри, Серега, вот он идет! — сказал кто-то. Серега Митюков, мой сосед этажом ниже, швырнул на стол костяшки домино, встал и враскорячку двинулся ко мне. Выглядел он грозно — колыхание непомерной, словно у борца сумо, туши не сдерживали ни линялые трикотажные шаровары, ни застиранная майка, открывавшая вырезом на груди патриотическую наколку: «Люби родину, мать твою!» Обычно добродушный, сейчас Серега был мрачнее тучи. Никогда прежде его таким не видел, даже когда ему шутки ради подарили бюстгальтер девятого размера, который, кстати, оказался мал.

— Ты что же это, сосед, вытворяешь?! — забасил он, надвигаясь.

Я недоуменно огляделся. В окна дома повысовывались жильцы, ожидая представления по непонятному мне поводу.

— А в чем, собственно, дело? — попытался я интеллигентно выяснить суть проблемы.

Интеллигентного разговора не получилось, поскольку самым высоким интеллектуальным показателем Митюкова был лозунг на груди.

— Я тебе покажу, в чем дело! — взревел он, толкнул меня животом и, схватив за ворот рубашки, потащил к подъезду. — Сам сейчас все увидишь!

Я не стал сопротивляться и послушно засеменил к крыльцу под одобрительное перешептывание старушек. Может быть, забыл утром кран в ванной закрыть и залил соседа? На лестнице я снова попытался выяснить, в чем дело, но Митюков не отвечал. Угрюмо сопел и пыхтел у меня за спиной, с трудом переставляя ноги по ступенькам.

Дверь в квартиру Митюкова открыла его жена, Машка, по комплекции не уступающая супругу, разве что на голову ниже. Но в отличие от добродушного Сереги характер у нее был тяжелый, от чего на лице застыла гримаса вечного недовольства. В одной руке она держала веник, в другой — совок со строительным мусором, а платье, более похожее на балахон, было перепачкано мелом.

— Здравствуйте, Маша, — сказал я.

Она не ответила, одарила меня свирепым взглядом и попятилась на кухню. В прихожей мне с ней было не разминуться, не говоря уж о подпирающем сзади Сереге. Мужики во дворе иногда незлобиво интересовались у Митюкова, как он ухитряется заниматься с супругой сексом, но Серега лишь загадочно ухмылялся и стойко хранил свою «сладкую» тайну.

Получив очередной толчок в спину, я влетел в прихожую и сразу понял причину переполоха во дворе. Нет, не залил я соседа, дела обстояли несколько хуже. Последовал еще один толчок в крестец Серегиным животом, и я очутился в комнате, в которой все: широченная двухспальная кровать, платяной шкаф, стол, стулья — было засыпано кусками обвалившейся с потолка штукатурки. Посреди комнаты валялась рухнувшая люстра с битыми плафонами, в углу зиял пустотой взорвавшегося кинескопа телевизор.

— Хорошо, мы с женой на кухне были… — отдуваясь, пророкотал Митюков. — Не пришибло…

Мучительный для его комплекции подъем по лестнице несколько поумерил раздражение Сереги.

— Н-да… — только и Нашелся я что сказать, разглядывая обнажившиеся плиты перекрытия, испещренные ветвистыми трещинами. Как плиты выдержали удар тонны золота — уму непостижимо. Выиграй я вчера чуть побольше, и дождь золотых монет пронесся бы до первого этажа, круша на своем пути перекрытия и выплескиваясь в окна.

— Что у тебя — землетрясение случилось?

— Шкаф с книгами упал, — на ходу придумал я. — Ножки подломились.

— Ну-ну… А мне что теперь делать?

— Ремонт.

Лучше бы я ничего не говорил. Митюков побагровел, глаза налились кровью — того и гляди, либо его апоплексический удар хватит, либо он меня в порошок сотрет.

— За мой счет, разумеется, — поспешно добавил я.

— А телевизор, а люстра, а сервиз столовый?! — визгливо выкрикнула Машка, выдвигая свои телеса из кухни.

— Убытки тоже возмещу, — заверил я. — Сколько с меня за все причитается?

Митюков задумался. Видимо, приготовился к длительному скандалу и не ожидал, что я так быстро сдамся.

— Ну, думаю, тысячи три… — неуверенно протянул он и оглянулся на жену.

— Какие три?! Что ты городишь?! — одернула его Машка. — Дай бог в пять уложиться!

«Что это за такса у нас, в России, такая, — отстраненно подумал я, — операция — пять тысяч, ремонт — столько же…»

— Пять так пять, — кивнул я, полез в карман, достал триста долларов и протянул Сереге. — Остальные завтра занесу.

В самом деле, не здесь же доставать из сумки кейс, а из него деньги!

Серега неуверенно взял купюры, повертел их в руках, пошуршал между пальцами.

— Настоящие? — почему-то понизив голос, спросил он.

— Нет, — фыркнул я и направился к двери. — Всю ночь рисовал.

Серега как-то поспешно, с неестественной для его грузного тела прытью отпрянул в сторону, и я прошел мимо него в прихожую.