Лувр делает Одесса - Елена Роговая

– Внук у меня только что родился.

– Ой, что творится в адском ужасе! Все кругом горит, а в это время душа новая на свет является! И нет ей никакого дела до того, вовремя она или малость поторопилась.

– Дети лучше знают, когда им появляться. Он пришел на смену мне, – еле слышно проговорила Фрейда.

– Мама, зачем такое говорите своим языком! Хоть вы пожалейте нас. Мы и так перепугались до последней организменной клеточки. Щас умоемся и сразу же увидете, какие мы бледные не меньше вас.

– Мама знает что говорит. Не пережить мне сегодняшней беды.

– Уважаемая Фрейда, гоните от себя поганые мысли. Вы сейчас как мой Барух думаете. Половина хаты спалилась, а он от такого печального вида тоже помирать собрался. Сидит, смотрит на дом и плачет. Говорит, не восстановить нам теперь нашу прошлую жизнь. Прям накричать на него хочется, как плохо мне, – снова заревела Лея.

– Тихо, тихо, – обняла подругу Белла. – Вы живы, мы – тоже, а имуществом снова обрастем.

– Я понимаю, беда большая в штетле. Народ криком кричит, к похоронам готовится. Почти ни одного дома не осталось, куда бы ни заглянула беда. Сколько дел предстоит сделать до холодов! Каждые руки на счету. И вы, уважаемая тетя Фрейда, тоже так думайте. Потом помрете, когда ваша помощь будет уже не нужна.

– Это значит, мне нужно жить вечно, – попыталась пошутить Фрейда. – Хотя, твоя правда, нельзя мне сейчас помирать.

– Ладно, миленькие мои, пошла я домой, которого нет и неизвестно, будет ли уже. Кому-то зори, а кому – зарницы, – снова запричитала Лея, утирая слезы. – Ой, что же это я только о своем, а про ребеночка совсем забыла спросить. Как мальчика назовете?

– Яков, – ответил за всех Хацкель. – Достойное имя, и очень уж ему подходит. Родился так, что еле успели его за ногу поймать.

– Это он у вас шустрый и любопытный вдобавок. Сильно уж ему захотелось светопреставление своими глазами посмотреть. Мэри, когда отойдет послед, закопайте его в землю, а потом на этом месте дубок посадите. Была бы девочка – ей березку или рябинку, а мальчику – обязательно дубок, шобы сильный и здоровенький был на всю жизнь.

* * *

Ночь Разумовские пережили в хлеву, каким-то чудом уцелевшем во время пожара. Как он с соломенной крышей мог не сгореть, оставалось для всех загадкой. Только для Фрейды было все предельно ясно.

– Милость это Божья над нашей семьей и любовь безграничная, – укоряла она за непонимание родных. – Где бы наш Яшенька сейчас жил, не будь сарая? Гриня, ты Фиму давно видел?

– Только что. С папой Хацкелем разговаривает. Решают, то ли дом начинать строить, то ли уезжать в соседний штетл.

– И что говорит мой сын?

– Он хочет оставаться и отстраиваться на Фимином каменном фундаменте.

– А Фима что?

– Фима говорит, что уезжать всем нужно. Еще говорит, что с их ремеслом сейчас здесь делать будет нечего. Кому нужна гравировка в такое бедственное время? Еще сказал, раз пошли погромы, они не успокоятся.

– Тоже правильно. Сейчас подожгли, а потом вообще всех перебьют. Уезжайте отсюда сразу же, как схороните меня.

– Бабушка, снова за смерть говорите, а ведь обещали еще пожить.

– Что-то совсем мне плохо, деточка. В груди печет, как в топке, и затылок раскалывается. Дышать прям нечем. Помру я, наверное, сегодня.

Гриня подошел поближе. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, насколько Фрейде было тяжело.

– Глотни водички, легче будет. Ты устала, вот и думаешь плохо. Мы же с тобой еще на болото не сходили за клюквой. Сама говоришь, болотная вода – целебная. Попьешь, сил еще на один год наберешься.

– Это да. Она там на травах настоянная, оттого и лечит разные хвори. Бывало, нахожусь до неимоверной усталости, присяду на корточки, платочек с головы сниму и пью через него прохладную водицу в свое полное удовольствие.

– А зачем через платочек?

– Положено так. Тряпочка от всякого мусора и заразы невидимой защищает.

– Правильно, – понимающе кивнул Гриня. – Бабушка, хочите, я вас расчешу, а то после пожара прям смотреть друг на друга страшно. Меня Кляйн уже научили три прически делать. Сейчас такую накручу, враз помолодеете и сделаетесь здоровой!

Гришка ловко вытащил гребень из волос Фрейды и начал неспешно ее расчесывать. Вшей он заметил только тогда, когда одна упала ему на ладонь.

– Бабушка, у тебя появились вши!

– Вот, значит, как, – грустно произнесла она. – Это от беды, Гришенька. От беды, хороший мой.

– Я сейчас за керосином сбегаю и попрошу маму Беллу воды согреть. Помажем голову, они враз сдохнут.

– Брось, – резко одернула Гришку Фрейда.

На мгновение она сделалась задумчивой, глаза увлажнились, а на губах появилась легкая ухмылка.

– Не тронь, пускай уже живут, – вынесла им приговор.

– Бабушка, зачем они вам?

– Для богатства, – попыталась шутить Фрейда. – Знаешь, как раньше про вшей думали?

– Как?

– У кого их нет, тот несчастный человек.

– Вот еще чего! Не верю я таким рассказкам. От них зуд и болезни.

– А ты где первую увидел? Небось, на ухе?

– Нет, у себя на ладошке.

– Жалко. Если бы мне на левое ухо выползла, была бы хорошая погода.

– Она и без нее замечательная. Вон как солнце светит!

– Это да, но ты все равно их не трожь. Вши точно к богатству. Выведешь – останется семья без денег, а нам еще новый дом строить. Ты же не хочешь все время в сарае жить?

– Конечно нет.

– Вот и договорились. Доделывай свою красивую прическу и беги помогать мужчинам. Устала я разговаривать.

Хоть солнце и светило ярко, но во всем чувствовалась осень. Утренний воздух был прохладным и влажным. Даже гигантскому пожару не удалось за ночь согреть его и осушить. Видя, как увядает летняя пышность, земля изо всех сил старалась напоить растения. Каждое утро она осыпала траву хрустальной росой. Уставшая за лето зелень с благодарностью принимала живительную влагу, но, обессиленная, она была не в состоянии усвоить даже самое малое, что могла дать природа увядающей жизни. Маленькие капли были для нее непосильной ношей. В благодарность за доброту растения склонялись до земли и все равно увядали. Пощипывая влажную траву, конь Анилин был вполне доволен своим завтраком. Куры блаженно кудахтали и рылись в земле, мудро сторонясь еще дымящихся углей на пепелищах. Их не радовала перспектива быть опаленными или, того хуже, поджаренными. Несмотря на беду, все хотели жить и думали о будущем. Все, кроме Фрейды.

Штетл умел и даже любил хоронить своих жителей. В отличие от христианского трехдневного горя, еврейское длилось сутки, но и этого хватало, чтобы почувствовать, как дружно скорбят родственники и знакомые о потере. Поcле пожара почти каждый день кто-нибудь да умирал. Местечко сокрушалось и умывалось слезами.