Morbus Dei. Зарождение - Маттиас Бауэр

Он развернулся и зашагал прочь. Солдаты последовали за ним.

Жители, по-прежнему ошеломленные, подняли тела со снега.

– Отнесите их ко мне на задний двор, положите в малый амбар, – распорядился Риглер. – Там пусто. Долго им лежать там не придется, завтра мы их похороним. – Он посмотрел на священника.

Тот рассеянно кивнул.

Под предводительством старосты жители унесли тела с площади. Бихтер, казалось, хотел что-то сказать Элизабет, но потом лишь покачал головой и направился к церкви.

Софи тоже покинула площадь. Она понимала, что Готфрид не мог оспорить приказ своего командира. Девушка вздохнула – теперь все только усугубится… Но когда все останется позади, они вряд ли придадут этому значение.

* * *

Иоганн и Элизабет остались одни на площади. Элизабет посмотрела на сарай и на двух солдат перед дверью.

Потом перевела взгляд на кровавое пятно посреди площади – и залилась слезами.

Лист обнял ее – сначала осторожно, а потом крепко прижал к себе.

– Все будет хорошо, Элизабет. Обещаю.

Он запрокинул голову. С неба хлопьями посыпал снег…

Ему вдруг вспомнились слова Игнаца, произнесенные еще тогда, в лесу.

Когда зима особенно суровая, они спускаются к нам.

По всей видимости, солдаты должны волновать их меньше всего.

Он еще крепче обнял Элизабет.

Сгустились сумерки, и в деревне стало совсем тихо. После всех недавних событий жители сидели по домам, хорошенько заперев двери.

Двое караульных расхаживали перед сараем, куда поместили Якоба Каррера и зараженного солдата. Снегопад усиливался, и часовые кутались в плотные плащи. Оба хранили молчание, но потом один ткнул другого в бок.

– Глянь, какие гости…

К сараю приближалась Элизабет с небольшим горшком в руках. Она остановилась перед солдатами.

– Чего тебе? – резко спросил один из них.

– Я принесла отцу поесть, – ответила девушка.

– Поесть? Покажи!

Элизабет неохотно подняла крышку. Воздух наполнился ароматом мясной похлебки. Солдат потянул носом.

– А голодать вам не приходится, как я вижу… С крестьянами вечно так. Сначала утверждают, что у них ничего нет, а как начнешь грабить, так в амбарах столько запасов, что сам курфюрст позавидует!

– У нас запасов ровно столько, чтобы пережить суровую зиму, и вам ничего от них не достанется! – сердито огрызнулась Элизабет.

Солдат невозмутимо пожал плечами.

– А мне бы и тебя хватило, – заявил он с беззубой ухмылкой. – Ладно уж, корми своего папашу. Но к нему я тебя не пущу. – Он постучал прикладом мушкета по дощатой стене. – Эй, Каррер! Сюда!

Второй солдат окинул Элизабет взглядом и осклабился.

– Я тоже проголодался. Для меня что-нибудь найдется?

Она не обратила на него внимания. В стене между досками была широкая щель. Элизабет наклонилась к ней и попыталась что-нибудь разглядеть. Но ничего не увидела, только солома и…

Внезапно из темноты возникло искаженное злостью лицо.

Элизабет отпрянула, но быстро взяла себя в руки.

– Отец, я принесла…

– Что ты здесь забыла? Убирайся! – крикнул на нее отец.

– Но я только хотела…

– Ты не поняла? Отправляйся домой и запри дверь! Мне помощь не нужна!

Столь же внезапно, как и возникло, лицо его скрылось во мраке.

Элизабет не двигалась с места. Даже в минуту опасности отец не проявлял ни капли человечности. К глазам девушки подступили слезы, но ей не хотелось показывать слабость перед солдатами.

А может, отец накричал на нее, чтобы она пошла домой и держалась подальше от солдат?

Элизабет втянула морозный воздух, так что легкие едва не обожгло холодом.

Потом медленно двинулась прочь от сарая, позабыв о горшке в своих руках. Солдаты смотрели ей вслед.

– Эй, девка! – крикнул один из них. – А нам перепадет что-нибудь?

Элизабет, не оборачиваясь, швырнула горшок в снег и двинулась дальше.

– Подавитесь… – процедила она со злостью.

* * *

С наступлением ночи начало холодать, и караульный перед домом Франца Каррера поднял ворот плаща. Изнутри не доносилось ни звука. Раненые старались набраться сил. Их товарищи делили с ними тишину, потому как минуты затишья редко выпадали на их долю, и это, наверное, было единственное, что осталось ценного в их жизни.

В окне второго этажа горела масляная лампа.

– Вы хотели поговорить, – Альбрехт вопросительно посмотрел на капитана.

Тот сидел за массивным столом, на котором были разложены несколько карт. Командир поднял голову и принялся набивать трубку.

– Входи, Альбрехт, и закрой дверь, – сказал он спокойно.

Адъютант сделал, как ему велели.

– Садись.

Старый солдат опустился на шаткий стул, который заскрипел под его тяжестью.

– Мы больше десяти лет сражаемся с тобой бок о бок, – продолжал капитан. – И все эти годы, если то было в моей власти, я старался не трогать без необходимости мирных жителей. Тебе лучше других это известно, Альбрехт.

Адъютант кивнул и откинулся на спинку стула. Он нечасто видел своего командира в такой задумчивости.

– Но как мне поступить с этими упрямыми крестьянами? Я даже готов им поверить. Они, похоже, и впрямь считают, что есть какое-то проклятие и что они поступили правильно. – Капитан смерил адъютанта взглядом.

– Согласен, я тоже так думаю.

– Но что это значит для нас, Альбрехт? – Капитан глубоко затянулся и медленно выпустил дым. – Если я велю казнить завтра этого жирного крестьянина, на нас, чего доброго, ополчится вся деревня. Мы наверняка потеряем всех раненых, а на нашей совести будет кровавая баня. Нам придется разорить деревню… – Он сделал паузу. – Женщины, старики, дети. Нам всех тогда придется перебить.

Альбрехт задумчиво провел рукой по лицу.

– Знаю, капитан, знаю.

– А все из-за чего? Потому что люди помешались на какой-то глупости!

Он резко поднялся и подошел к окну. Посмотрел на караульного, как тот то и дело приседает, чтобы согреться.

Альбрехт чуть поколебался.

– Хотя…

Этого-то и ждал капитан.

– Да, Альбрехт?

– Что, если завтра мы сменим гнев на милость? И к этому жирному крестьянину, и к нашему солдату. В качестве жеста, так сказать…