Одного человека достаточно - Эльс Бэйртен

Девчонка сует мне в руки термос.

– Чай с шалфеем. Выпей весь, это поможет голосу. А коньяк у тебя есть? В следующий раз принесу.

Она идет к шкафу с пластинками.

– Ничего если я одолжу парочку? Я буду с ними аккуратно обращаться.

И не надо передо мной сдерживаться. Если хочешь сидеть на своем стуле – сиди. Ты у себя дома.

Ее руки скользят по длинному ряду пластинок. Медленно, именно так, как надо.

– У моего папы много твоей музыки. Я все время спрашиваю его, как он может слушать это старье.

Она вздыхает, поворачивается, смотрит на меня.

– Хватит про Италию, сказала я матери. Я думаю, папа в Париже, лежит в постели с другой женщиной у Эйфелевой башни. Была бы его воля, мы бы уже давно туда переехали. Но она не может оставить свой музей. Они без нее не справятся, видите ли. В любом случае пусть катится в свой Париж.

Ее лицо искажается гримасой.

Можно плакать внутри себя. Так, чтобы никто этого не видел. Чтобы никто тебя не тревожил.

Она поворачивается ко мне спиной, берет пластинку с полки. Франс Галль[25].

– Он когда-нибудь бросит ту женщину. Никого нельзя любить до конца жизни. Ты представляешь, как это долго?

Она кладет вторую пластинку на стол. Джули Лондон[26]. Непросто.

– По-моему, до конца жизни можно любить только своих детей. Если бы у меня были дети, так бы и было. Вот увидишь: как только та женщина ему надоест, он вспомнит, что у него есть дочь, и сразу прибежит. А я ему скажу, что уже забыла его.

Пиаф. Она слишком юна для Пиаф.

– Наверное, у тебя с твоим братом так. Ну, до конца жизни, я имею в виду. Вот у меня нет ни братьев, ни сестер. Когда ты единственный ребенок, то скучаешь только по родителям. А ты, получается, брата своего ждешь?

Еще одна пластинка. Снова Пиаф. О Пиаф можно поломать зубы, если нет опыта.

– Слишком трудно, думаешь? Ты только кивать и качать головой умеешь?

Она вздыхает.

– Ты, наверное, все еще злишься. Видела, как я целовалась, из-за этого, да? Знаешь, что мама об этом говорит? Очень скоро все случится, Лили. О чем это она, спрашиваю. Сама знаешь, отвечает. А я ничего не знаю, говорю я в стотысячемиллионный раз, говорю, что ей пора прекратить раздувать проблемы из-за всякой чепухи – думаешь, она прекратила? Представляешь, как она была рада, когда Этьен позвонил, да она через минуту спустила с чердака мой чемодан. Собери только самое нужное, говорит. Да мне ничего не нужно, отвечаю.

Она вздыхает, снимает резинку и откидывает волосы на спину.

– Ты что, правда не хочешь петь? Даже если голос вернется? Я, конечно, с радостью спою, но это ведь твои песни. Другие должны держаться подальше от того, что твое. Может, кивнешь? Разочек, чуть-чуть? Пожалуйста? И можно мне одолжить у тебя парочку пластинок? Я скоро их верну.

И опять эта улыбка, Луи. Они штабелями будут падать перед ней.

И вот эта пигалица возвращается домой с пластинками Жюльетты, и я ей говорю, будь с ними аккуратна, она не переживет, если с ними что-то случится. Я говорю это только из заботы, а пигалица смеет меня спрашивать, не собираюсь ли я дождаться, пока Жюльетта не свалится со своего стула? Пока не станет совсем поздно, говорит. Совсем поздно для чего, спрашиваю я, как дурак, как будто не понимаю, о чем она. Не морочь мне голову, ты влюблен в нее, говорит, ты так обрадовался, когда я рассказала про ваше объявление, аж весь засветился, продолжает она с широченной улыбкой, и по ее новому вдоху я понимаю, что она еще не закончила. Стоп, говорю я, стоп. Ты слишком далеко зашла. Больше я ничего не говорю, но этого достаточно, потому что она кивает – поняла.

Как же я рад, что у меня нет детей. Нужно держать их в ежовых рукавицах, говорят в баре, но попробуйте-ка удержать в них вот такую комментаторшу. Можете засунуть ваши рукавицы куда подальше. У меня сердце сжимается, когда я слышу, как близко к сердцу она это все приняла, но у каждого свой способ справляться. Да-да. Я говорю это себе, когда слышу, как бушует пигалица. Что Луи всегда повторял? Ты создаешь вымышленный мир, в котором можешь забыть свои печали, не оттого, что с тобой что-то не так. С тобой может быть все в порядке, ты можешь твердо стоять на земле, но что, если сама эта земля разваливается под тобою на куски, что тогда, Вилфрид?

Будь с ней поаккуратнее, говорю я пигалице, и молчи о Луи. Предоставь это нам.

Она кивает.

– Тебе виднее, – говорит.

Вот именно. Тут она права.

– Ну и чего ты тогда ждешь? – спрашивает.

Я так долго уже терплю. Но меня всегда хватает ровно на то, чтоб пережить еще один день. Даже когда в наш дом врывается эта красивая девчонка. Если оставаться спокойной и потерпеть, она исчезнет сама по себе. В любом случае уже недолго осталось. Может, наш Луи и забыл о весне, но она началась. Где бы он ни был, он захочет выйти на улицу, и оглянуться не успеет, как окажется у дверей нашего дома.

Стук в коридоре. «Де Газетт». Я поднимаю ее и сажусь у окна.

Листаю страницы.

Невероятно. Опять он. На второй странице. Сердце начинает бешено стучать, но я продолжаю смотреть в газету. Наш Луи. Вместе с Вилфридом, в велосипедной форме. В этот раз никакой черной рамки вокруг фото. Наоборот. Словно они оба выиграли гонку, стоят и смеются. Наверное, их сфотографировали во время одной из поездок. Поездок? Это тренировки, говорил Луи. А в чем разница, спрашивала я, он же куда-то ехал и в процессе развлекался. Вовсе не значит, что я этого не одобряла. Наоборот. Как и он одобрял меня. Во всем, что я делала. Да и вообще, мне не на что было жаловаться. Как бы часто он ни тренировался, каждый вечер после душа он садился за стол с сияющим лицом. А после мытья посуды всегда включал орган. На чем мы остановились, Жюльетта?

За неделю до гонки он вдруг прекращает тренировки. Сейчас мне надо отдохнуть, говорит, да и тебе тоже. Середина июня, отличная погода, каждый вечер мы сидим на скамейке около дома и смотрим на Францию, и каждый вечер я думаю, что ничего лучше на свете не бывает.

Конечно, в день гонки я нервничаю. Мы нарепетировались на жизнь вперед, говорит Луи, если будет нужно, закроешь глаза. Я думаю о сто и одной беде, что может случиться с ним на маршруте; достаточно и одной, говорю я. Ты всегда слишком сильно переживаешь, смеется он.

Говорят, ко всему привыкаешь. Неправда. Нельзя привыкнуть к дыре в собственном теле. Да я и не хочу.