Испить до дна - Елена Ласкарева

Необъятное, нескольких метров в диаметре, оно занимало весь открывшийся участок ковра и было багрово-красным!

По залу прокатился не то крик, не то вздох: после черно-белой гаммы всплеск агрессивного насыщенного цвета произвел настоящий шок.

Никто из художников не понимал, как можно было достичь подобного колорита. Возможно, использовался неизвестный им пигмент из сока экваториальных растений.

— Он гений, — тихо, ошарашенно сказала Алена.

Она не заметила, как огорчили и даже покоробили Алексея ее слова. Не услышала, как он отозвался о зрелище пренебрежительно, хотя сам только что находился полностью во власти увиденного:

— Подумаешь! Ничего особенного. Просто «волшебный фонарь» больших размеров. Пародия на изобретение братьев Люмьер, только с явным опозданием, больше века спустя...

Нет, она этого не слышала, потому что, забыв о приличиях, пробиралась к гордому триумфатору Нгуаме, чтобы... поцеловать его в блестящую черную щеку.

По-братски, как художник художника.

Это был знак восхищения его оригинальным мастерством, в котором она во время комичной вступительной речи имела неосторожность усомниться. Это было признание собственной неправоты и предвзятости. Ничего более.

Алексей, однако, насупился и сник.

После этого публика разбрелась по холлу для осмотра остальных картин. Защелкали фотографические вспышки, репортеры кинулись брать интервью у авторов. К Нгуаме выстроилась целая очередь журналистов.

Среди всеобщей суеты Алена никак не могла отыскать взглядом Алексея, чтобы подвести его к своим «вещичкам», таким маленьким и скромным по сравнению с монументальностью африканской эбакокукографии.

Она даже вскочила на освободившийся подиум и выкрикнула в микрофон, который еще не успели отключить:

— Синьор Никитин! Просьба подойти к стенду России!

Никто не отозвался. Синьора Никитина, похоже, в холле Дворца кино не было.

Зато, так и не ответив на вопросы корреспондентов, к ней размашисто вышагивал Нгуама, только сейчас пришедший в себя после первого в его жизни поцелуя белой девушки.

— Рюсси? — восторженно спрашивал этот художник, искусствовед и меценат, благоговейно потирая правую щеку, которой коснулись ее губы. — Вуз эт де Рюсси? Мадемуазель Вьязь... Вьязь... О, сэ диффисиль...

— Вяземская, Вяземская, — подтвердила она, вглядываясь в пеструю выставочную толпу поверх его головы, увенчанной коробочкой от зубного порошка. — Трудная фамилия, согласна. Но не труднее, чем ваша эбако... эбаку...

Чернокожий гений со счастливой широченной улыбкой тянул ей свою светлую ладошку для официального знакомства. Но она воспользовалась его рукой по-другому, как при выходе из городского транспорта: оперлась на нее, чтобы удобнее было спрыгнуть с подиума.

Не совсем вежливо отстранив Нгуаму, бросилась к выходу. Найти Алексея было для нее сейчас гораздо важнее, чем завязывать интернациональные контакты, пусть даже с человеком очень одаренным и очень богатым.

Она увидела Никитина, только когда выбежала на улицу. Он, видимо, только что купил с лотка пачку сигарет и теперь нервно закуривал, присев на низенькое газонное ограждение.

Неслышно подошла, встала почти вплотную. Алексей ее не замечал. Вернее, старательно делал вид, что не замечает.

— Я думала, ты не куришь, — сказала она. — Полдня обходился без табака.

— А вот теперь захотелось, — сухо ответил он, не обернувшись в ее сторону.

— Ну и как? Хорошие сигареты?

— Дрянь. «Беломор» лучше. Только, к сожалению, его здесь не продают.

— «Беломор»? Папиросы? Гадость какая. Вонища.

— Кому как. По мне, так это самый приятный запах на свете. С детства его обожаю.

— Что, твой отец такие курит?

— Какая тебе разница! — Он закашлялся, с отвращением затушил недокуренную сигарету о бордюр тротуара и выбросил ее в урну. — Можно подумать, тебе это интересно.

— Интересно.

— Хм.

«Да он просто ревнует! — начала понимать Алена. — Точно, по всему видно, приревновал к Нгуаме. Приравнял поцелуй в щеку к нашему брудершафту! Ничего себе, ведь мы только-только познакомились... Но это, в общем-то, даже приятно».

— Алеша! — требовательно произнесла она. — А ну-ка, посмотри на меня, пожалуйста!

— Зачем? — угрюмо спросил он.

— Ах вот как! Выходит, незачем! — В ней проснулось хитроватое женское кокетство. — Значит, наоборот, это я тебе неинтересна! Я уже успела тебе наскучить!

Тут он наконец повернулся и недоверчиво, испытующе глянул на нее исподлобья.

Но девушка твердо решила играть роль до конца. Опустила уголки губ книзу, как это делают обиженные дети:

— Даже мои картины не хочешь посмотреть. А я-то надеялась... Что ж. Видно, не судьба.

Она изо всех сил старалась, чтобы голосок ее казался слабым и дрожащим. Провела кулачком под глазом, как будто смахнула невзначай набежавшую слезу.

Грубоватая игра, однако он клюнул, вскочил:

— Не плачь, не плачь! Я идиот. Мне очень хочется увидеть твою живопись. Очень! Просто мне... ну, просто вдруг курить захотелось, вот я и вышел на минуточку на воздух.

— Врешь и не краснеешь.

Тут она была не права. Он как раз залился краской так густо, что стал похож на солнце с ковра Нгуамы. И ничего не ответил в свое оправдание.

— Ладно, — сжалилась Алена. — Уже накурился, я вижу? Тогда идем в зал.

...Крошечный участок белой стены, отведенный под «стенд России», казался среди преобладавшего на выставке эпатирующего авангарда оазисом несовременной, устаревшей и позабытой, и именно потому такой неожиданной и оригинальной реалистической манеры.

От небольших, решенных в пастельных тонах холстов веяло спокойствием и нежностью. И это притягивало людей, привыкших жить в бешеном темпе.

Картины были совершенно неброскими, но, видимо, обладали какой-то особенной властью над человеческим сердцем.

Вот, например, группка шумных и бурно жестикулирующих итальянцев. Они явно собирались проскочить мимо, их целью была громоздкая конструкция из гнутой жести, покрытая люминесцентными красками, они уже нацелили на нее объективы своих фотоаппаратов.

Но, пробегая мимо традиционных полотен Вяземской, неожиданно притихли и притормозили, словно их кто-то окликнул. И все, как по команде, повернулись к этим весенним российским пейзажикам. Опустили камеры, забыв о своих профессиональных обязанностях, и просто смотрели, смотрели... И лица у них умиротворенно разглаживались.

А Алексей сразу же, еще от входа, угадал:.