Очарованный - Джиана Дарлинг

я никогда не поднималась с пола бело-черно-золотого бального зала после того, как впервые преклонила там колени.

Если рассуждать рационально, мысль о том, чтобы снова встать на колени, заставила мой мозг заклинить и замкнуться, как перегруженный жесткий диск.

Затем еще одно прикосновение просочилось сквозь хаос в моем сознании, разрезав его, словно горячий нож.

Грубые пальцы пробежали между моей покрытой как деммона из адами грудью, один за другим обвили мою шею и нежно сжали.

Ошейник.

Горло болело, но не от давления. Мне хотелось опереться на руку, почувствовать, как она сильнее, крепче и неумолимее прижимается к моей коже. Я хотела этого физически. Постоянная татуировка, вытатуированная на моей коже.

Та, которая показала бы всем, что я принадлежу Александру Дэвенпорту.

Ошейник уже был под моей кожей и горел в любое время дня, поэтому даже когда Александр, казалось, был убежден, что я не принадлежу ему, мое тело говорило иначе.

— Что ты здесь делаешь? — Я пошевелила губами больше, чем сказала.

Его губы скользнули по моим губам и коснулись их, запуская под моей кожей электроны, из-за чего мой рот казался статичным от тока. Мне потребовалось все, чтобы не дернуться вперед и не почувствовать, как в настоящем поцелуе вспыхивает электричество.

Боже, я хотела поцелуя.

Он заклеймил меня своей собственностью на благотворительном мероприятии, укусил, когда вырезал из своей жизни в Милане, но я слишком долго не получала хозяйских поцелуев Александра, и мое тело чувствовало себя голодным по ним.

— Я же говорил тебе, ты можешь бежать, но я всегда тебя найду, — пробормотал он в кожу моей щеки, скользнул носом по моим волосам и глубоко вздохнул. — Я мог найти тебя с закрытыми глазами, заткнутыми ушами и заложенным носом. Я чувствую тебя еще до того, как узнаю наверняка, что ты даже в комнате. Если у хищников есть естественная добыча, которую они рождены преследовать, ты мая.

— Ксан, — выдохнула я, потому что это слово, казалось, эхом звучало в моей голове с каждым ударом моего быстро увеличивающегося пульса. — Пожалуйста, не играй со мной так.

— Так? — жестоко спросил он, щипая оба моих соска и скручивая их.

Я зашипела, но покачала головой, отчаянно желая увидеть его и прочитать то, что он пытается скрыть в своих глазах.

— Нет, пожалуйста, не играй вот так с моими эмоциями. Я не понимаю.

Я этого не сделала. Я была безнадежно сбита с толку, запуталась, как пряжа, запутавшаяся на ткацком станке.

Мое сердце заикалось и пыхтело в груди, отказавший двигатель, который не выдержал бы испытаний, через которые Александр, несомненно, заставил пройти бы мое тело, если бы я позволила ему…

Может быть, даже если бы я этого не сделала.

Тепло перетекло из моего мозга в пах, где скопилось между ног.

— Я не играю, Topolina (с итал. мышонок). Когда я использую твое тело вот так, — его рука крепко сжала мои бедра, достаточно сильно, чтобы почувствовать тяжелый пульс, который бил в моей киске, как боевой барабан, — это так, как художник обращается со своей кистью или скульптор с глиной. Я могу использовать тебя, чтобы превратить тебя во что-то более прекрасное, чем раньше. Это не игра. Это искусство, а ты мой холст.

— Больше нет, — прерывисто прошептала я, даже когда я выдвинула грудь вперед, когда его пальцы покинули мои соски.

— Всегда, — мрачно пообещал он, а затем его губы сомкнулись на моих губах, и его язык пронзил мои щиты, как копье, в моем рту.

Я инстинктивно напевала, когда его вкус ударил меня, как горячий виски, и прожег путь через мое горло прямо к сердцу, где он горел и горел.

Он ел у меня изо рта, как обжора в свой последний прием пищи перед смертью, голодный до опустошения, отчаянный до боли. Мне нравилось, как он впился зубами в мою нижнюю губу, как он провел ими по пухлой плоти, словно скребком по дереву, вырезая свое имя внутри моего рта.

В этом поцелуе он владел мной так, как будто я никогда не терялась, как будто каждое мгновение нашей разлуки было всего лишь периодом в серии эллипсов, которые всегда должны были привести к еще большему.

Он и я.

Мой мозг отчаянно пытался просчитать, как справиться с этим последним событием, но я была полностью ошеломлена его вкусом, его запахом, окружавшим меня, как туман на болотах, и ощущением его большого тела, парящего прямо над моим телом. Как возможный подарок за хорошее поведение, заслуженное.

— Тише, моя красавица, — приказал он мягко, но не менее повелительно. — Останови этот прекрасный мозг. Останови вопросы и потребность в ответах. Будь со мной снова, и пусть все будет так просто.

Я хныкала, потому что хотела всем своим телом поддаться его контролю и поддаться весу желания моего тело, но я не могла найти защелку, которая открыла бы клетку моих мыслей и освободила бы их.

Прочитав мои мысли так, как только он когда-либо мог это сделать, Александр выпрямился и отошел в сторону, воздух пронесся между нами ледяным холодом.

Когда он говорил, это было высеченным в камне тоном доминирования.

— Я думаю, тебе нужно вспомнить, кто тобой управляет, Topolina. Кто здесь Мышь и кто Хозяин?

Его рука рванулась вперед и ударила меня по одной из моих едва прикрытых грудей. Шлепок разнесся по пустой комнате и сделал легкую боль еще сильнее, поскольку острое жало глубоко вошло в мою грудь и усилило лихорадочный ожог.

— У твоих действий есть последствия, — сказал он почти буднично, когда его туфли оторвались от меня. — Готова ли ты пожинать плоды?

Я не ответила, мои уши были настолько напряжены, чтобы различить тихие звуки, которые он издавал, шурша в сумке, что казалось, будто они обжигались от усилия.

Несмотря на все мои усилия, я вздрогнула, когда мягкий поцелуй замшевых кисточек защекотал мою ключицу, а затем лег на плечо. Я вздрогнула, когда Александр склонился над моей спиной и горячо прошептал мне на ухо: «Ты готова к наказанию, жена?»

Больше я ему вопросов не задавала. Они обожгли мне спинку языка, но в моем мозгу не возникло побуждения зажечь их и бросить каждую горящую стрелу мысли в его голову, чтобы увидеть, как он тонет в костре моей ярости и боли.

Я уже зашла слишком далеко в подчинении. Его прохладное спокойствие струилось по моему языку и горлу, гася вопросы и подавляя этот огонь. Я могла бы возненавидеть его позже, заставить его обрести смысл в другой раз.

На данный момент я была свободна принадлежать