Черные Холмы - Дэн Симмонс

Паха Сапа опускает копье и входит в освещенный круг. На старике, чьи длинные седые волосы заплетены в косички, свободная, синего цвета рубаха, сделанная, вероятно, вазичу, его штаны изготовлены из какого-то синеватого с проседью материала, который Паха Сапа поначалу принимает за тот материал, из которого пошиты полотняные штаны солдат вазичу, но потом он понимает, что это какой-то другой материал, словно в мелкую сеточку. На мокасинах старика традиционное (и красивое) бисерное украшение, какие делают шайенна. (Еще одна пара мокасин, каких Паха Сапа в жизни не видел — они словно сделаны из зеленого полотна вазичу, — лежит рядом с костром, сохнет, и от них идет пар.) Теперь старик, щурясь, смотрит сквозь пламя на Паха Сапу, и глаза его казались бы абсолютно черными, если бы в них не плясали отраженные язычки пламени. Но в спокойном и почему-то располагающем выражении его лица нет ни следа гнева или страха.

Он начинает говорить и говорит на беглом лакотском с сильным шайеннским акцентом.

— Добро пожаловать, мальчик. Я не слышал, как ты прибыл. Слух у меня не тот, что прежде.

Паха Сапа хоть и опустил копье, но не отставляет его.

— Приветствую тебя, дядя. Ты из шахийела?

— Да, я шайенна. Но я много времени прожил среди лакота. Я никогда не был врагом твоего народа и многих людей обучил.

Паха Сапа кивает и наконец отставляет копье — прислоняет его к стене пещеры. У него еще остается нож, но никаких признаков, что здесь есть кто-то еще, не видно: шкура-подстилка для сна и утварь для готовки — все для одного. И Паха Сапа не думает, что старик сможет быстро подняться из сидячего положения с перекрещенными ногами. Паха Сапа, у которого в желудке началось громкое урчание при виде и запахе двух поджаристых кроликов на вертелах, вспоминает правила вежливости.

— Меня зовут Паха Сапа.

Старик улыбается, показывая два ряда длинных желтоватых, но сильных зубов с единственной щербинкой внизу. Много зубов для такого старика, думает Паха Сапа.

— Добро пожаловать, Паха Сапа. Лакота обычно не называют мальчика по какому-то месту. Мы еще с тобой поговорим об этом. Меня зовут Роберт Сладкое Лекарство.

Услышав имя старика, Паха Сапа моргает. Он никогда прежде не слышал «Роберт», даже у шайенна. Похоже, это имя вазичу.

Старик показывает на шкуру, развернутую по другую от него сторону костра.

— Садись. Садись. Ты голоден?

— Очень голоден, дядя.

Снова неожиданная улыбка.

— Вот поэтому-то я и приготовил сегодня двух кроликов.

Паха Сапа не может не сощуриться, услышав это.

— Ты сказал, что не слышал, как я подошел.

— Я и не слышал, юный Черные Холмы. Просто я знал, что со мной сегодня будет кто-то еще. Ну, похоже, кролик уже готов. Там под вещами есть миска. Возьми нож и отрежь сколько хочешь. Весь кролик твой. А там в кувшине вода… В кувшине поменьше — мни вакен, и ты можешь угоститься, разве что ты не пьешь вообще.

Огненная вода. Виски вазичу. Паха Сапа никогда его не пробовал и, несмотря на любопытство, знает, что делать это сейчас не стоит.

— Спасибо, дядя.

Он жует горячее, дышащее жаром костра мясо кролика, его лицо и руки мигом покрываются жиром, и он отпивает несколько глотков холодной воды. Немного погодя он отирает рот и говорит:

— Я был на Медвежьей горке много раз, дядя, но я не знал, что тут есть пещеры.

— Да знал, конечно. Здесь, в одной из пещер, Майюн[45]дал моему предку Мустойефу Дар Четырех Стрел. В одной из пещер здесь еще до того, как время отсчитывалось так, как теперь, кайова получили от своих богов священную печень медведя, и здесь же апачам был вручен дар священного лошадиного лекарства. Вы, лакота, — и я знаю, ты слышал об этом, Паха Сапа, — рассказываете, что в одной из здешних пещер ваши предки получили в дар от Вакана Танки священную трубку.

— Да, я слышал все это, дядя… кроме кайовы и медвежьей печени. Но я никогда не видел ни этой пещеры и никакой другой, хотя мы, ребята, забирались на Мато-паху и играли здесь повсюду.

Старик снова улыбается. Каждый раз, когда он делает это, тысячи морщинок вокруг его глаз и рта становятся глубже.

— Что ж, значит, Медвежья горка до сих пор хранит от нас тайны, Черные Холмы.

— И мой народ здесь, в этой пещере, получил в дар священную трубку, а твой — Четыре Стрелы?

Роберт Сладкое Лекарство пожимает плечами.

— Кто знает? Или кто знает, так ли оно было на самом деле? Если какое-то место одно племя считает священным, другие племена спешат узнать — или сочинить — какую-нибудь историю, в которой говорилось бы, что это место священно и для них.

Паха Сапа потрясен. Когда Роберт Сладкое Лекарство сказал, что он обучал лакота, так же как и шайенна, Паха Сапа решил, что старик — вичаза вакан, как Сильно Хромает, Долгое Дерьмо и другие. Паха Сапа не слышал, чтобы настоящий шаман признавал, что боги и праотцы могут быть выдуманы. От одной только этой мысли у него начинает кружиться голова. В его измученном болью черепе громче становятся трескотня призрака и жуткие воспоминания Шального Коня.

— Ты не болен, Паха Сапа? У тебя нездоровый вид.

На секунду Паха Сапу охватывает безумное желание рассказать старику правду обо всем: о его способности прикоснуться к человеку и заглянуть в него, в его прошлое, а иногда и в будущее (у него нет ни малейшего желания прикасаться к Роберту Сладкое Лекарство), о призраке Длинного Волоса (если только это Длинный Волос), который бубнит, бубнит и бубнит на уродливом и бессмысленном языке вазичу, о Шальном Коне, который хочет его убить, о собственной его боязни (почти уверенности), что он потерпит провал на ханблецее, — рассказать старику все.

— Нет, дядя. Меня только трясет немного.

— Сними-ка с себя одежду. Всю.

Рука Паха Сапы движется к рукоятке ножа у него на поясе. Он знает, что некоторые из этих вичаза ваканов, в особенности отшельники, — винкте.

Некоторые винкте в течение всей своей жизни одеваются и ведут себя как женщины. У других, говорят, есть и мужские и женские органы, но большинство винкте, как говорили Паха Сапе ребята постарше, предпочитают вставлять свой стоячий «делай деток» в попу мальчикам, а не куда полагается — в виньян шан прекрасных винчинчала.

Паха Сапе не хочется узнавать, что при этом чувствует мальчик. Он решает, что ему придется убить Роберта Сладкое Лекарство, если старик приблизится к нему.

Старый вичаза вакан видит выражение лица Паха Сапы, смотрит на дрожащие пальцы мальчика на рукояти ножа, а потом начинает смеяться. Он смеется низким, сочным долгим смехом, который эхом отдается от стен извилистой пещеры за тем местом, где они сидят у огня.

— Не глупи, мальчик. Мне не нужна твоя унце. Я был восемь раз женат на женщинах. Это восемь разных женщин, маленький Черные Холмы, а не восемь жен одновременно. Так что, если ты не привел какого-нибудь винкте с собой, то в этой пещере нет ни одного. У тебя лихорадка, и ты весь горишь. И тебя трясет. Вся твоя одежда насквозь мокрая. И я думаю, ты в таком виде ходишь уже несколько дней и ночей. Высуши все это и сядь поближе к огню.