Воровка фруктов - Петер Хандке

Читать: книгу, которая накануне по ощущению отталкивала ее. Теперь, похоже, настало время ее почитать. (Кроме того, чтение относилось к числу ее ежедневных суеверных привычек, читать, читать, не важно что, слово за словом, погружаясь в существо дела, во благо другому делу, которое сейчас важнее всего и которое таким образом обретет бо́льшую ясность и получит поддержку, в то время как она сама, быть может, «почувствует почву под ногами».)

Книга рассказывала об одном мальчике-подростке, отроке, как говорили когда-то, или все еще говорят? (Она читала только такие книги, которые рассказывали, тогда как ее родители…) Этот мальчик, выросший без матери, только с отцом, в один прекрасный день взял и сел в поезд, на котором он отправился в сторону соседней страны. Приехав к вечеру в столицу, он дошел пешком до самых ее окраин и оттуда, по канатной дороге, перед самым ее закрытием, поднялся в близлежащие горы. Выйдя на последней остановке, он пошел дальше, по горной тропе, вверх, один, до самой темноты, пока ему не попался приют для туристов, который теперь, вне сезона, был заперт. Он разбил окно и переночевал в этой хижине. На следующее утро он спустился к канатной дороге, доехал до столицы, вернулся к вокзалу и отправился на поезде домой! Когда он вечером вошел в дом отца, тот даже не заметил, что его ребенок отсутствовал день, целую ночь и еще один день.

Она закрыла книгу и некоторое время еще держала ее в руках. «Настало время»: так думала она всегда, буквально, когда наконец решение могло быть принято. Время идти, в деревню Курдиманш и дальше, в сторону Нового города коммуны Сержи, на север, через Вексенское плато в Пикардию? Время заглянуть еще к церкви на вершине холма и к лесу, если это, конечно, был лес, в котором всю ночь напролет, пробиваясь сквозь глубокий сон, кричали совы, обращаясь лично к ней, и в котором теперь – откуда такое в лесу? – без остановки голосил петух. Она поднялась, подхватив свою легкую поклажу, а до того, когда она читала, траурная процессия миновала площадь, двигаясь к кладбищу, расположенному среди бывших полей, и она, не отрывая глаз от книги, заметила, – как ей казалось, – все связанное с этим движением в направлении деревни. Чья-то рука мягко легла ей на плечо: прощальный жест хозяина курдиманшского бара. Она не дала ему убрать посуду со своего стола и собственноручно отнесла чашку с тарелкой на стойку. Когда он спросил, как ее зовут, она сказала: «Pas de nom, без имени, no name, lâ ism!», и хозяин допытываться не стал.

Церковь на вершине небольшого холма, который венчал главный холм Курдиманша, была заперта. Она опустилась на колени перед воротами и заглянула одним глазом внутрь. Неф храма, казалось, был пуст, не считая нескольких каменных обломков, относившихся когда-то к алтарю, – светлая пустота, подчеркивавшаяся к тому же ослепительно-белым, частично уже превратившимся в гипс известняком, составлявшим основу всего Вексенского плато. В дополнение к этому в ушах у нее отозвался эхом голос муэдзина, ворвавшийся в час перехода от ночи к утру, около пяти, наверное, в ее спальню, с другой стороны от церкви, за которой в унисон прозвучал первый крик петуха. Или все это лишь ее фантазия?

За церковью действительно начинался лес. Во всяком случае, она объявила таковым несколько десятков деревьев вместе с кустами. Кустарник был настолько густым, без видимых просветов, что ей пришлось продираться чуть ли не ползком, а чтобы одолеть последний, самый густой барьер, даже перевернуться на спину и так толчками двигаться вперед, волоча за собой на буксире вещмешок и сумку. А потом вдруг свободное пространство, мягкая земля, без подлеска, как в настоящем лесу, отделенном от далекого внешнего мира непроходимыми зарослями. Когда она поднялась на ноги и встала прямо, у нее возникло ощущение, будто вокруг нее – загон, не настоящий, с настоящими следами от коров и быков или даже с настоящими коровами и быками, а скорее такой загон, какой можно было увидеть в каком-нибудь старом вестерне, построенный специально для сцены в загоне, где вот-вот произойдет последнее столкновение двух заклятых врагов, уже произошло. «Дилижанс»? «Винчестер 73»? Она уже не помнила.

Непроизвольно она посмотрела вниз, ища следы борьбы. В нескольких шагах от нее небольшая, но явная ложбина. Может быть, это воронка от бомбы? Да, воронка. Воровка фруктов спустилась вниз, расположилась в ложбине, дно которой было в два раза мягче, чем земля наверху, и пожалела, что накануне препроводила в воду в месте слияния Уазы и Сены навязанную ей отцом брошюру с хроникой последней битвы в этих краях, поздним летом тысяча девятьсот сорок четвертого года, между союзниками и отступавшими, но потом вновь наступавшими солдатами Третьего рейха. Действительно пожалела? Не очень. Без всякой определенной цели она принялась перебирать прошлогоднюю листву в воронке, а вместе с нею ворошить слои прошлого десятилетия, прошлого века, – пока ее пальцы не наткнулись на что-то металлическое, на ощупь – круглое, тонкое, почти нежное, безобидное, не внушавшее никакого страха (у нее и не было страха, в отличие от отца она была не из пугливых). Она вытащила предмет; он оказался на удивление легким, даже несмотря на прилепившиеся – кольцами, наподобие колец у стволов деревьев – слои листьев, которые скорее забивали его, чем наполняли: алюминиевая миска, естественно, без следов ржавчины, дополнявшая, как в сказке, вчерашнюю находку, кружку из такого же алюминия, – только оба эти предмета относились не к сказке, а к последним дням большой войны. Как бы то ни было, она очистила миску и отправила ее в вещмешок к кружке. В тот момент, когда она осознала, что эта миска собой представляет, у нее вырвался звук, которым она часто начинала свое высказывание, независимо от того, что собиралась сказать, себе или кому-нибудь другому, и этот звук был «О!», он так и писался, особенно в начале ее писем.

На сей раз за этим ничего не последовало, она ограничилась одним только «О!». Может быть, она не договорила, потому что ее что-то перебило? Во всяком случае, в настоящий момент было видно, что она выпрямилась и стоит в полный рост посреди воронки. Что она там вынюхивает? Ничего не вынюхивает! Она не детектив. Она чует. Она смотрит, прислушивается, принюхивается, ощупывает, и все одновременно. В основном она, конечно, смотрит и слышит. Пока еще это игра, хотя и драматичная, как игра с жизнью и смертью. Она играет, как будто идет война. Есть два варианта, которые можно проиграть, держа в поле зрения окружающий ее со всех сторон непроходимый заслон из кустов за деревьями и вслушиваясь в него. Вариант первый: вот тут сидит, скорчившись, или лежит, почти или совсем без сознания, молча, способный исторгнуть из себя разве что еле различимый вздох или хрип, раненый, один из ее, воровки фруктов, отряда, кто-то к тому же ей очень близкий, единственный друг, «tout court»[38] единственный, короче говоря: один-единственный, и ему срочно нужна, причем сейчас и немедленно, иначе будет поздно, ее помощь; только она может его спасти, только она одна. Ну а второй вариант? Враг, противница, притаилась за кустами, нет, враги, вражеская армия, сама война, и как только она высунется из ложбины, особенно в неправильный момент, сделав неправильное движение – хотя в теперешней войне, похоже, любой момент, любое движение будет неправильным, – с ней тут же будет покончено.