Господин Разрушитель - Марина Лётная

с открытым ртом увидел Никольскую. Она выкралась из спальни Муратова, спешно захлопнув дверь изнутри своей, серьёзно полагая, что я не заметил.

Меня тут же бросило в холодный пот, а об солнечное сплетение словно затушили окурок.

***

— Что между вами происходит? — я залетел в его незапертую комнату и увидел, что кровать, как обычно, была безупречно гладко застелена.

Не смог понять, хорошо это или подозрительно. Муратов сидел на своём дежурном месте, облокотившись о спинку, но его глаза ошарашено округлились. От невозмутимости не осталось следа.

— Вы переспали? — подойдя вплотную, я уселся рядом, чувствуя, как расширились мои ноздри.

У него изумлённо дрогнул рот. Я постарался поелозить задницей по покрывалу, чтобы смять его как можно сильнее. Вместо Есенина у него в руках была толстенная книжка, «Собор Парижской Богоматери».

— Ты обкурился что ли? — рыкнул Муратов и отложил роман на постель.

Мы сидели близко, но он пристально всмотрелся в моё лицо на расстоянии толщины одного пальца. Меня окатил животный ужас при виде безумного злого взгляда его бледных глаз.

— Ты же знаешь, что у меня есть девушка, — громогласно произнёс он.

Я далеко не был склонен верить людям на слово, но тошнота моментально откатила куда-то вглубь, стоило ему это уверено провозгласить. Надеюсь, Муратов сказал правду, иначе я просто дебил, захотевший ему изо всех сил поверить… Ну и как тогда объясняются их взаимоотношения?

Я отодвинулся и шумно сглотнул, пытаясь самостоятельно придумать объяснение. Мы оба заткнулись на несколько минут, поэтому Ванечке пришлось смиряться с моим присутствием.

— Не общайся с ней, — выдал я после длительной тишины.

— Почему это? — брови Муратова скакнули, и гитарист кисло ухмыльнулся. — Знаешь, звучит нелепо.

— Согласен, — я подумал получше, почесав башку, и тут же подыскал весомый аргумент. — Не надо с ней проводить так много времени. Ева спалит тебя!

— Если у тебя всё, то уходи.

Конченный урод!

— А ты не прихренел? Что значит, «уходи»? Я вообще-то и твой продюсер тоже, — перешёл я на громкий шёпот. — Будешь делать то, что я велю, ясно?!

— Нет. Не проси меня с ней не общаться. Пожалуйста…

— Да как это всё понимать?

Мы сцепились упрямыми взглядами. На месте Вилки Сергеевны я бы заволновался, хотя, я и на своём готов был «грыз локти» в кровь.

Очевидно, мы пришли в тупик разговора. Я продолжал сидеть на его кровати и подбирать слова, только все бы они разбились об узколобую логику упёртого барана.

Но тут Ваня тяжело вздохнул.

— Пошли покурим, поговорим снаружи.

Я, оглушённый злостью из-за его пренебрежения к моему авторитету, не поверил своим ушам.

Зрение прояснилось, как с двадцать пятый кадром. Я в ужасе осматривался, дожидаясь, когда Муратов возьмёт сигареты, закроет комнату, и мы пойдём по коридору в гордом молчании.

Снаружи, ночью, оказалось пробирающе холодно. Я был в спортивных штанах, майке и дежурной куртке, а Ваня — без верхней одежды, только в кофте. Это я заставлял его одеваться в то, что носил Юдин.

В густой черноте пламя зажигалки опалило кончик сигареты, с силой стиснутой между моих зубов. Я раскурил её до обволакивающего, выученного на языке вкуса и отдал зажигалку гитаристу.

— Начинай свой разговор, — нетерпеливо уселся я на скамью и съёжился, пряча подбородок в ворот куртки.

Он нарочито громко вздохнув вместе с дымом и приземлился рядом, кусая нижнюю губу.

— Мне кажется, я схожу с ума, — от этой фразы у меня сжалась задница.

Он втюрился в Никольскую… Втюрился! Твою мать!

— Такое ощущение, что я — это действительно он. Все в это верят и относятся ко мне, как к Ивану Юдину, понимаешь? Это сводит меня с ума…

И что это значит? Он зло шмыгнул носом, ненасытно уничтожая сигарету, а я непонимающе нахмурился.

— Мы так и договаривались! У тебя неплохо получается быть Ваней. Иногда ты действительно хамло, иногда — успокаиваешь соплячек и несёшь чепуху. В среднем — неплохо. И играешь на гитаре ты за*бись, я не ожидал. Всё идёт лучше, чем я мог себе представить. Так что тебе не нравится?

Он даже не отреагировал на похвалу, к которой я прибегал вопиюще редко.

— Я не знаю, как объяснить… Я чувствую себя им! Чувствую, что меня боятся и сторонятся. И мне самому с этими людьми совершенно не о чем разговаривать. С Андреем невозможно общаться без бутылки, он законченный алкаш. Гриша с Дроном смахивают на нариков, всё время держатся вместе. Не берусь судить про их ориентацию… Они для меня незнакомцы, и для тебя, кстати, тоже. Ты сам с ними почти не разговариваешь. А ещё, перед ними мне легко спалиться, потому что они в курсе обо всём, что происходит в мире тяжёлой музыки… Я её слушаю, запоминаю, как ты сказал, но я всегда буду знать меньше, чем они. И это меня выдаёт! А Юрген — ещё более странный и мутный, чем эти двое. Ты знаешь, что он носит с собой в кармане перочинный нож? Просто дикий человек! Он напоминает мне древопитека, когда рассказывает про е*лю шлюх и вечеринки. А ты…

Он помолчал, чуть не задохнувшись. Я впервые слышал столько слов из его рта — это больше, чем все вместе взятые реплики, сказанные им с Москвы. На лице Муратова заходили желваки, когда он пренебрежительно меня осмотрел.

— А ты, Лёня, мерзкий человек по всем параметрам. Вы все тут отбитые!

Сказать, что я был в ах*е, не сказать ничего. Услышать такое — всегда неприятно, но он вызвал у меня лёгкий приступ уважения за то, как прямолинейно выражался.

А в остальном речь Муратова — обычное нытьё, мало отличающееся от соплей Юдина. Может, они были родственниками?

— Единственная остаётся Ева. Мне по хер, о чём с ней разговаривать, я просто не хочу забывать членораздельный язык в этом долбанном коттедже!

Я нервно сглотнул.

— И о чём же вы с ней разговариваете?

— О тебе, — вдруг рыкнул он.

— Серьёзно? — я подавился дымом и закашлялся.

У меня чуть не обрушился пульс.

— Нет, не серьёзно! На кой чёрт мне тебя обсуждать? — злобно уставился Муратов. — Мне совершенно не интересно, что между вами происходит! — он опустил взгляд под ноги.

Значит, ему чхать на Никольскую? А она тут старается, выкладывает ему цветочки из травки!

— Да она тебя использует, — прохрипел я, поняв, что так Ева выказывала мне свою обиду.

— Пускай, — хмыкнул он.

Муратов приложил сигарету ко рту и отвернулся к забору, но я вдруг заметил, что его губы мимолётно дрогнули от улыбки.

И это в миг обнулило мою веру в каждое его