По ту сторону - Виктор Павлович Кин

он умеет только пачкать йодом и ничего не понимает в нашем деле.

И он рассказал Матвееву, зачем он уходил по вечерам и что делал. Он почувствовал, что хватил слишком и что дальше молчать было нельзя. Матвеев немного утешился и слушал Безайса, не прерывая ни одним словом.

— Это все хорошо, — сказал он. — Погоди, я встану, и будем втыкать вместе. Ты не слушай докторов, это для баб. Из всех лекарств я оставил бы только мятные лепёшки — говорят, они помогают против икоты. А больше я не верю ничему. Завтра я выйду на двор посмотреть, что там, в природе, делается без меня.

— Ты не выйдешь. Увидят тебя соседи, пойдут разговоры. Потерпи ещё немного.

Матвеев молчал несколько минут, потом смущённо улыбнулся.

— Она далеко живёт отсюда?

— Кто?

— Лиза.

— Нет, не очень. Несколько кварталов.

— Слушай, тебе опять придётся к ней пойти.

— Когда?

— Сейчас. Я думаю, с ней что-нибудь случилось. Сам знаешь, какое время. Вдруг её арестовали? Видишь ли, если она что-нибудь пообещает, то обязательно сделает. Безайс, пожалуйста.

Безайс встал.

— Хорошо, — сказал он убитым тоном.

Худшего наказания для него нельзя было придумать. Но идти надо было: если б он попал в такое положение, Матвеев сделал бы это для него. Он ушёл и пропадал два часа, а когда вернулся, то произошёл разговор, о котором потом он всегда вспоминал, как о тяжёлом несчастье. С этого дня он дал себе страшное обещание никогда не ввязываться в чужие дела.

Он осторожно прошёл по тёмным комнатам, — в доме уже спали. Матвеев ждал его, сидя на кровати, и курил папиросу за папиросой.

— Ты был у неё? — спросил он нетерпеливо.

— Был, — ответил Безайс. — Все благополучно.

— Что она говорит?

— Говорит, что сейчас не может прийти. Придёт завтра.

— Почему?

— Должно быть, занята чем-нибудь. Я не знаю.

Матвеев был озадачен.

— А что она просила мне передать?

— Что завтра она придёт.

— И больше ничего? Только это?

— Да, как будто ничего.

— Вспомни-ка, Безайс, подумай хорошенько. Ты забыл, наверное.

Это звучало как просьба. Безайс откашлялся и сказал глухо:

— Ну… просила передать, что ты… милый, конечно.

— Ага…

— Что она прямо помирает, так соскучилась. Знаешь, разные эти бабьи штуки.

— Ага…

— Ну… вот и всё.

— А что обо мне говорила?

— Да ничего такого особенного не говорила.

— Она волновалась?

— Как тебе сказать…

Он поднял глаза и увидел, что Матвеев бледно улыбается, — точно его заставляли. По его лицу медленно разлилось недоумение. Безайс хотел рассказать, какая она передовая, мужественная, но теперь заметил вдруг, что Матвееву этого не надо, что он хочет совсем другого.

— Она плакала, когда ты рассказывал ей об этом?

Он смотрел на него с надеждой и ожиданием, почти с просьбой, и Безайс не мог этого вынести. Он решил идти напролом. Не все ли равно?

— Как белуга, — ответил он, твёрдо и правдиво глядя в лицо Матвееву. — Я просил её перестать, но что же я мог поделать. Они все такие.

— Честное слово?

— Ну, разумеется.

Матвеев откинулся к стене и рассмеялся счастливым смехом.

— Это изумительная девушка, Безайс, ей-богу! — сказал он тщеславно. — Когда ты узнаешь её ближе, ты сам это увидишь. Так она плакала?

— И ещё как!

— Вот дура! Наверное, первый раз в жизни.

Наступила пауза.

— А как она тебе понравилась?

— Да ничего. Подходящая девочка.

— Правда, хорошенькая?

— Правда.

— А где ты с ней встретился?

— В её комнате.

— Та-ак. Какое первое слово она сказала, когда тебя увидела?

— Сказала "здравствуйте".

— А ты?

— Я тоже сказал "здравствуйте".

— Хм. Она, наверное, была в коричневом платье с крапинками?

— Нет, в синем и без крапинок.

Безайс был угрюм, смотрел в пол, но Матвеев не обращал внимания на это. Его распирало желание разговаривать.

— Никогда не знаешь своей судьбы, — говорил он, улыбаясь. — Помнишь, как я старался всучить тебе билет на этот вечер? Каким же я был ослом! Ведь не пойди я тогда, я бы с ней и не встретился. Случайность. Я часто думаю теперь об этом и благодарен тебе, что ты остался дома. Так она тебе очень понравилась?

— Ничего себе.

— Я так и думал. Черт побери, у меня, наверное, сейчас очень дурацкое лицо?

— Нет, не очень.

— Да-а. Так-то вот, старик. Это новая женщина в полном смысле слова. Когда я разговариваю с Варей, мне кажется, будто я жую сено. Очень уж невкусно. Ты не обижаешься? Она свяжет тебя по рукам и ногам и будет стеснять на каждом шагу.

— По совести говоря, — ответил Безайс с одному ему понятной насмешкой, — она меня не очень стесняет.

— Ну, может быть. Каждый получает, что он хочет. Ты не чувствуешь в этом вкуса, Безайс. Сойтись, дать друг другу лучшее, что имеешь, и разойтись, когда нужно, без всяких сантиментов. Это чувство физическое, и слова тут ни при чем. Так, значит, она сказала, что завтра придёт?

— Так и сказала.

Было два часа ночи, — Безайс потушил лампу и ушёл.

От этого не умирают

И действительно, на другой день она пришла.

День был точно стеклянный, весь пропитанный холодным блеском. Лёд на окне был чистого синего цвета, и небо было синее, и снег чуть голубел, как свежее, хрустящее бельё. Из форточки в комнату клубился воздух, поднимая занавеску. Матвеев оделся, ёжась от холода. Его переполняла нетерпеливая радость, желание свистеть и щёлкать пальцами. Когда вошёл Безайс, Матвеев сказал вдруг:

— Я решил подарить тебе свой нож.

Ещё минуту назад он не думал о ноже. Эта мысль пришла ему в голову внезапно, когда Безайс отворял дверь.

— Зачем?

— Да так.

— А ты останешься без ножа?

— Ну что ж. Он мне надоел…

Нож был с костяной ручкой, в тёмных ножнах, замечательно крепкий. Он снял его с офицера под Николаевом и с того времени носил с собой в кармане. Им он открывал консервы, чинил карандаши и подрезал ногти.

Безайс даже покраснел от удовольствия.

— Странно.

— Ничего не странно.

Он вынул нож, подышал на блестящее лезвие и показал Безайсу, как быстро сходит испарина.

— Бери на память.

Потом пришла Варя. Она и Безайс сидели у него долго, но он перестал обращать внимание на них и вёл себя так, точно их не было в комнате, пока они не догадались уйти. Он лежал, курил и читал "Лорда-каторжника", ничего не понимая. Так прошло ещё несколько часов. С обострённым вниманием он прислушивался к шагам в столовой, к стуку ножей и тарелок, смертельно боясь, что на него обрушится Дмитрий Петрович со своей неисчерпаемой болтовнёй. Солнце играло по комнате цветными пятнами.

Наконец приотворилась дверь,