Невероятные происшествия в женской камере № 3 - Кира Ярмыш

– Решение заберете в канцелярии на первом этаже, – холодно сказал судья и, не оборачиваясь, вышел из зала.

– Вы такое когда-нибудь видели вообще? – потрясенно спросила Аня у ментов.

Те молчали, только молодой, кажется, еле заметно вздохнул. Впрочем, на лицах у них не было заметно ни сочувствия, ни злорадства.

– Пойдемте на первый, – сдержанно сказал пожилой полицейский.

Канцелярия, разумеется, была закрыта, и Аня с конвоирами привычно разместились на лавочках под дверью. Ожидание на этот раз показалось еще томительнее. Аня опять с тоской подумала о тюремном обеде, а спустя пять минут – о тюремной кровати. Лавочки в суде были такими неудобными, что казались созданными специально для того, чтобы острее чувствовалась судебная скука.

– А где здесь туалет? – спросила Аня.

– Сходи с ней, – лениво бросил пожилой мент молодому. – Я тут подожду, вдруг явятся.

По сравнению с санузлами в полицейском отделе и спецприемнике туалет в суде показался Ане дворцом. Она даже испытала неловкость от своего восторга, но в ее ситуации белая сверкающая раковина, бумажные полотенца и мыло в диспенсере воспринимались как роскошь. Зайдя в туалет, Аня сразу же устремилась к зеркалу и принялась внимательно, сантиметр за сантиметром изучать свое отражение. Оказавшись одна – мент топтался снаружи, – Аня снова, как вчера в душе, с удивлением поняла, насколько же утомляет постоянно находиться под присмотром.

Когда она наконец отлипла от зеркала и с сожалением вышла в коридор, мент сказал:

– Раз уж мы возле выхода, пошли, я быстро покурю.

Ане не очень-то хотелось идти на холодную улицу, но сидеть под дверью канцелярии было еще хуже. Она покорно поплелась за полицейским. Выйдя из здания суда, тот свернул за угол, прошел вдоль стены, остановился точно под наклейкой с перечеркнутой сигаретой и закурил.

– Не боитесь, что вас оштрафуют за курение в неположенном месте? – спросила Аня, просто чтобы что-то сказать. У нее еще не до конца прошел запал провоцировать всех вокруг.

Полицейский скривился и махнул рукой:

– Тут камера уже полгода не работает.

Аня посмотрела на черный глазок на стене.

– Ни черта тут не работает, – вдруг продолжил полицейский. – Вон, как тебя судили. Думаешь, почему так?

– Почему?

– Да потому что у него решение уже написано. Они их штампуют под копирку, только фамилии меняют.

Аня недоверчиво посмотрела на полицейского. Он затягивался глубоко и быстро и выглядел очень расстроенным.

– Вчера возили еще одного, тоже с митинга. Что ты думаешь? То же самое. Пять минут – и обратно в камеру. Ездить туда-сюда дольше. Зла не хватает.

– Почему вы тогда тут работаете? – осторожно спросила Аня. Она все еще ожидала подвоха.

– А я тебе скажу, – ответил мент и плюнул на землю. – Мне вот сейчас двадцать шесть лет. Когда я сюда пришел, нас только из милиции в полицию переименовали. Столько всего обещали! Реорганизация! И льготы, и квартиру со временем. А что в итоге? Ни хера. Льгот никаких нет. О квартире даже говорить смешно. Но я все равно думал: ничего, хоть одно-то у меня остается – хотя бы в армию идти не надо. И угадай, что?

Отсутствие старшего напарника рядом, видимо, развязало ему язык. Аня поняла, что в ее ответах полицейский не нуждается, и ограничилась вопросительным выражением лица.

– А ничего. Даже этого нет. Восемь лет в полиции – и это все равно не засчитывается для армии. Так что теперь я жду, когда мне двадцать семь исполнится, а уж после этого я здесь ни одной минуты не останусь.

– И чем будете заниматься? – спросила Аня, ощутив нечто вроде сочувствия.

Мент не пожал, а скорее передернул плечами, изображая, по всей видимости, высшую степень презрения к вопросу, и сказал:

– Не знаю. По-хорошему, образование надо получить. А то что́ я, сразу после школы сюда. А может, к вам пойду.

– Куда к нам? – не поняла Аня.

Полицейский бросил окурок на землю (там валялось еще много бычков – видимо, камера и правда давно не работала), вытащил новую сигарету и впервые пристально посмотрел на Аню.

– В оппозицию, – серьезно сказал он. – Когда я только пришел, а нас в полицию переименовали, я подумал, что теперь-то пойдут изменения. За Путина голосовал, за “Единую Россию”, все по-честному. Ждал, что они реально возьмутся за реформу. А в конечном итоге одно название и поменялось. Вы все правильно говорите на этих ваших митингах. Я на них, конечно, не хожу, но скоро, может быть, буду. Врут и воруют. Нужно нам в стране порядок навести.

Аня поймала себя на том, что пялится на полицейского во все глаза. Он в очередной раз глубоко затянулся – огненная кромка сигареты скакнула к его пальцам на добрый сантиметр – и заявил:

– В России был только один нормальный правитель. Вот при нем порядок был. И воровства не было. Знаешь кто?

– Кто?

– Сталин.

Аня открыла было рот, чтобы ответить, да тут же и закрыла.

– В войне победили, промышленность подняли, – как ни в чем не бывало продолжал полицейский. – Нам бы сейчас такого, как он, – мигом бы этих крыс из Кремля прогнал и занялся делом.

Докурив, он бросил бычок и подытожил:

– Так что, может, уволюсь и к вам пойду. Как говорится, мы близки по духу. Пора брать власть в свои руки.

В суд они входили молча.

Канцелярия наконец-то открылась, и пожилой мент уже ждал их с решением в руке. Втроем они снова направились к выходу. Двустворчатая дверь, расположенная в противоположном конце мраморного вестибюля, открылась, оттуда донесся шум и запах еды – кажется, там находился буфет. В животе у Ани заурчало. Она с нежностью подумала о дошираке, который заварит в камере, и о чае в запотевшем пластиковом стаканчике. Главное, чтобы кипяток с обеда не успел остыть.

В машине все молчали, а Аня украдкой бросала взгляды на коротко стриженную макушку водителя. В ее глазах он совершил такое стремительное превращение из обычного мента сначала в уникального и честного полицейского, а потом сразу же в кровожадного сталиниста, что она все еще не могла с этим свыкнуться. Любовь к Сталину казалась ей одной из самых иррациональных вещей на земле, особенно если она исходила от ровесника. Аня пыталась представить, что привело его к ней, но знала, что логичных причин нет – только сплетение противоречивых, болезненных, почти суеверных убеждений, спаявших целые поколения этой абсурдной любовью.

Тогда Аня стала думать, откуда взялись ее собственные убеждения, за которые она в конечном счете попала в спецприемник, и с изумлением поняла, что не помнит. Ей казалось, что она всегда была такой, хотя и знала, что это неправда. Когда-то они с мамой даже ругались из-за того, что Аня не интересуется политикой.