Старт Страны Советов. Революция. Октябрь 1917 - март 1918 - Александр Шубин

Если съезд ПЛСР был устремлен в будущее, то проходивший 26 ноября – 5 декабря IV съезд ПСР был обращен в прошлое и занимался в основном работой над ошибками. Как получилось, что самая многочисленная и, судя по выборам, самая популярная партия России была отброшена на политическую обочину? Избранный председателем съезда В. Чернов и его сторонники обличали прежний ЦК за поддержку политики коалиции после Корниловского выступления. Сохранение союза с кадетами дискредитировало партию и стало политической ловушкой, способствовало торможению назревших реформ. Правое крыло ПСР как могло защищало провалившийся (во всяком случае на последнем этапе) коалиционный опыт. Вспыхивали ссоры, предъявлялись взаимные претензии за политику последних месяцев. На съезде оставались делегаты, симпатизировавшие левым, а Штейнбергу дали зачитать декларацию левого крыла, исключенного из партии, принятую на съезде ПЛСР. Но когда он заявил, что съезд ПСР подтасован, его все же лишили слова.

Из-за разногласий по поводу важнейших вопросов революции ПСР уже в сентябре стала, по выражению Чернова, «рассыпанной храминой»[343] и во многом оставалась такой и теперь, в ноябре. Чернов и левое крыло партии время от времени атаковали более правых товарищей за организационные связи с либералами и интеллектуальную зависимость от меньшевиков, которых «их понимание революции как буржуазной сделало их штабом без армии». Сам Чернов, как и меньшевики, считал, что «Россия не созрела для социалистического переустройства», но все же идет дальше в оценке революции: «Уничтожая частную собственность на землю, она пробивает огромную брешь в цитадели буржуазной собственности и тем самым открывает собою некоторую переходную эпоху».[344] Это уже очень близко к тому, что говорили и левые эсеры. Но Чернов считает их слишком радикальными, авантюристичными, максималистами (проводя параллель с предыдущим опытом создания левой эсеровской партии – максималистов). Во взглядах левых эсеров «много поэзии, много христианского мученического духа», «романтическая поэзия, предлагаемая вместо теории», стремление взойти на Голгофу ради того, чтобы разбудить мировую революцию, даже если из-за этого «голгофизма» придется пожертвовать страной. «Под этой поэзией, под этой романтикой нет ничего, кроме азартной игры ва-банк судьбами революции, судьбами народа, судьбами страны!»[345] Их вина – союз с большевиками, которые «под фирмой власти Советов» совершают «насилие над Советами».[346] Чернов критикует большевиков и за авантюризм, и за «конфискацию» эсеровской аграрной программы ради борьбы за власть. В проекте резолюции Чернов охарактеризовал большевизм как «режим демагогической олигархии под фирмой частью фальсифицированных, частью терроризированных Советов, опирающихся на грубую физическую силу военного преторьянства, вербуемого из тыловых гарнизонов и поверхностно возбужденных слоев пролетариата».[347] Но всему этому Чернов смог противопоставить лишь одно предложение – защиту Учредительного собрания, о которой в общей форме было сказано им в последнем абзаце выступления. Вот альфа и омега эсеровской политической линии.

Отстаивая позицию правого крыла партии, С. Маслов защищал ценности державы и внеклассовой государственности. Его выступление было близко к логике кадетов, но себя он считал государственным социалистом: «Для всякого социалиста непреложно, что защита классовых интересов возможна только тогда, когда существуют политическая свобода и демократический порядок… Массы не имеют представления о государственности и требуют только удовлетворения своих социальных нужд, а солдаты требуют мира». Никакая власть не сможет удовлетворить эти требования, в том числе социалистическое правительство. Из этого Маслов делает несколько неожиданный вывод о необходимости союза с более правыми «всеми живыми» силами страны.[348] Пессимизм правых эсеров понятен, но он ставит перед ними тяжелый вопрос: а может ли считаться демократической государственность, задачи которой прямо направлены против воли масс, пусть и неразумных? А ведь ради укрепления этой, по сути, антинародной государственности они готовы пожертвовать удовлетворением социальных нужд и классовых задач трудящихся.

Чернов возражал, что «властобоязнь», отказ эсеров от проведения своей программы, готовность самоограничиваться в угоду «идола государственности» «обесплодили творческую работу» во время пребывания партии у власти.[349] В условиях провала политики коалиции эти аргументы были поддержаны съездом, и сторонники левого черновского крыла получили преобладание в новом ЦК ПСР. В резолюциях съезда революция была охарактеризована как не буржуазная («как то раньше утверждали русские марксисты») и не социалистическая (как считают большевики), а «народно-трудовая», открывающая переходный период от буржуазного общества к социалистическому. Резолюция критиковала как большевиков, так и затягивание политики коалиции с буржуазией осенью 1917 г. Большевистской демагогии ПСР должна была противопоставить конструктивную работу в демократических организациях и прежде всего в Учредительном собрании, которое следовало защищать от «преступных посягательств». В Собрании эсеры надеялись проводить именно свои предложения, не отказываясь в то же время от политики единого социалистического фронта (надо думать, с меньшевиками и национальными социалистами).[350]

После съезда продолжилась борьба между линиями Маслова и Чернова по вопросу об аграрном законе, который будет проводить партия. 18 декабря аграрная комиссия ПСР приняла за основу законопроект Маслова, который предлагал ограничить передел незасеянной и арендованной землей, предусматривал компенсации за конфискованные земли. Таким образом Маслов пытался защитить «культурные» частные хозяйства и частнособственнические земли зажиточного крестьянства. Это была явная уступка кадетской аграрной политике. Прибывшие в Петроград депутаты-эсеры отвергли этот проект, поддержав проект Чернова и его сторонников.[351]

Одобренный фракцией ПСР проект отменял частную собственность на землю и предлагал принципы ее полного перераспределения без компенсации за конфискованные владения. Это не значило, что большинству крестьян пришлось бы покинуть свои места – ядро их владений оставалось прежним. Но размеры наделов менялись. Любой крестьянин должен был получить количество земли не меньше определенного для данной местности минимума – потребительской нормы, обеспечивающей каждого едока; и не больше определенного здесь максимума – площади, которую хозяйство может обработать своим трудом. В передел отправлялась вся частнособственническая земля – и помещичья, и крестьянская, если размер землевладения семьи превосходил норму. Потребительскую и трудовую нормы, средние для данной местности, должны были установить местные органы власти в соответствии с данными статистики (для этого министерство во главе с Черновым в 1917 г. начало перепись, которая прошла в части губерний). Земля должна была распределяться между органами местного самоуправления, общинами, обществами и земельными союзами, а затем уже ими – среди крестьян. Если крестьянин уезжал и прекращал хозяйствовать, земля переходила назад и перераспределялась между оставшимися крестьянами.