Проповедник - Камилла Лэкберг

Теперь настала очередь Йохана накрывать голову подушкой. Он попытался абстрагироваться от этой докуки и непрекращающихся нравоучений, которые пошли по кругу, как заезженная пластинка, но и его подушка улетела. И Йохану пришлось поднимать свою похмельную головушку, гудящую так, словно в ней маршировал и наяривал во всю мочь духовой оркестр.

— Завтрак я уже давно накрывала. Сами найдете еду в холодильнике, не баре.

Огромное тело Сольвейг заколыхалось и поплыло прочь из маленькой комнаты, которую братья по-прежнему делили на двоих. Дверь закрылась. Они не стали пытаться залечь поспать снова, а вместо этого достали пачку сигарет и оба закурили. На завтрак, на крайняк, можно было и наплевать, но курево — дело святое. Без утренней затяжки, которая сладко прокатывалась по горлу и возвращала их к жизни, они обойтись не могли.

— Здорово мы, однако, поживились вчера, что скажешь? — усмехнулся Роберт и выпустил дым колечками. — Я же тебе говорил, что у них будут классные шмотки. Богатые шишки из Стокгольма. Эти дерьмо покупать не станут, им только все самое лучшее подавай.

Йохан ничего не ответил. В отличие от старшего брата, которого каждый раз, когда они шли на дело, переполнял адреналин, его, напротив, по целым дням и до и после переполнял страх. Он чувствовал внутри не просто холодный, а леденящий комок, но всегда делал то, что говорил ему Роберт, и ни разу не помыслил поступить как-нибудь иначе.

Их вчерашнее дело стало самым крупным за последнее время и, естественно, принесло им большую добычу. Они не могли слишком часто обчищать жилье приезжих, иначе люди начинали опасаться держать в своих летних домах дорогие вещи. И тогда там можно было поживиться по большей части только ничего не стоящим старым барахлом, с которым они даже не знали, что делать. Или же им попадались купленные на аукционах древности, из-за которых они чувствовали себя полными идиотами, потому что столь ценная добыча ничего не стоила: эти вещи они просто не могли продать — хоть в задницу себе засовывай. Видит око, да зуб неймет. Но вчера им здорово повезло: они сперли новый телик, новый DVD-плеер, игровую приставку Nintendo и нашли еще в доме женские украшения. Роберт собирался все это поскорее продать по своим обычным каналам и получить хорошие денежки, но надолго их, как обычно, не хватит. Как пришли, так и ушли — краденые деньги жгли карман и заканчивались, как правило, в лучшем случае недели через две. Деньги улетали на игру; как любая дармовщина, легко тратились на гулянки, выпивку или что-нибудь шикарное. Йохан глянул на дорогие часы у себя на руке. Вот уж действительно повезло так повезло, что мамаша не очень разбиралась в ценах на такие вещи. Если бы она, к примеру, знала, сколько стоят его часы, то ее вопли вообще не прекращались бы ни на секунду.

Он все чаще ощущал себя белкой, надежно запертой в колесе; он бежал и бежал, а колесо вращалось, стоя на месте: круг, еще круг — и так год за годом. По сути, ничего не изменилось с тех самых пор, когда они с Робертом были подростками, и сейчас он не видел никакой возможности изменить свою жизнь. А то единственное, что придавало хоть какой-то смысл его существованию, он тщательно скрывал и держал в тайне даже от Роберта. Какой-то внутренний голос говорил Йохану, что если он откроется старшему брату, то ничего хорошего из этого не выйдет: Роберт только изгадит все своими циничными, грязными комментариями.

На секунду он позволил себе вспомнить, как нежно ее мягкие волосы касались его щетинистой физиономии и какой маленькой казалась ее ладонь в его руках.

— Слышь, ты, чего размечтался, хорош рассиживать, у нас еще дел куча.

Роберт поднялся с кровати и с дымящейся в углу рта сигаретой направился к двери. Как обычно, Йохан пошел следом за ним, ему и в голову не приходило поступить иначе.

В кухне на своем обычном месте сидела Сольвейг. С раннего детства и позже, еще при жизни папаши, Йохан всегда видел ее сидящей на стуле у окна. При этом пальцы Сольвейг беспрестанно шевелились, безостановочно двигаясь по столу. В своих детских воспоминаниях Йохан помнил мать красивой, но с годами она все сильнее и сильнее заплывала жиром, и теперь с трудом просматривались даже черты лица.

Казалось, Сольвейг сидит там, погрузившись в транс, а ее пальцы живут своей отдельной жизнью, необыкновенно нежно ласкают, поглаживают. Уже почти двадцать лет она все время возилась с этими проклятыми альбомами, сортируя, перекладывая, тасуя их содержимое снова и снова. Потом она покупала новый альбом, и все начиналось сначала — опять фотографии и вырезки из газет. Лучше, красивее. Йохан был достаточно умен для того, чтобы понимать, что Сольвейг пытается таким образом сохранить и удержать прежние, более счастливые времена и воспоминания. Но, несмотря на все усилия, ей все же иногда приходилось признаваться себе в том, что эти времена давным-давно миновали.

Фотографии и вырезки относились к той поре, когда Сольвейг еще была молода и красива. Звездным часом в ее жизни стал тот день, когда она вышла замуж за Йоханнеса Хульта, младшего сына Эфроима Хульта — знаменитого проповедника Шведской свободной церкви, владельца самого крупного и богатого имения в округе. Йоханнес был стильным и богатым, а Сольвейг, несмотря на свою очевидную бедность, — самой красивой девушкой, которая когда-либо рождалась в Бохусланде, так, по крайней мере, все говорили. А доказательства — вот они: достаточно посмотреть сохраненные Сольвейг заметки о том, как ее два года подряд короновали как Майскую королеву. Эти старые черно-белые фотографии себя, молодой и красивой, Сольвейг тщательно хранила, берегла и перекладывала каждый день уже больше двадцати лет. Ей казалось, что прежняя юная и стройная красавица существует, она прячется где-то под складками жира, и фотографии помогали Сольвейг поддерживать иллюзию, хотя с каждым проходящим годом это становилось все труднее и труднее.

Уходя из дома, Йохан бросил через плечо прощальный взгляд на сидящую в кухне мать и, как обычно, по пятам последовал за Робертом. Да, как сказал брат, им надо провернуть еще кучу дел.

Эрика размышляла, не стоит ли ей немного прогуляться, но потом пришла к выводу, что, пожалуй, не очень разумно выбираться сейчас из дома на самый солнцепек. Всю беременность Эрика чувствовала себя умеренно погано, пока не нагрянуло нынешнее жуткое пекло. И теперь она по большей части бродила кругами, как потный кит, отчаянно пытаясь найти где-нибудь хоть каплю прохлады. Слава богу, Патрика осенила мысль купить вентилятор, и теперь из всех вещей в доме она ценила его больше всего — как настоящее сокровище. Само собой, вентилятору требовалось электричество, и теперь ее дислокация в доме определялась и ограничивалась длиной его шнура и близостью розетки.

Розетка на веранде располагалась на редкость удачно, и Эрика могла устроиться на диване, расслабиться перед вентилятором, обычно стоящим на столе. Но через пять минут любое положение становилось неудобным, и поэтому она все время ерзала, переворачивалась с боку на бок, чтобы устроиться комфортно. В одном положении ребенок бил ее изнутри ножкой по ребрам, в другом она отчетливо чувствовала, что он решил подзаняться боксом и толкает ее в бок кулачком. И Эрике опять приходилось ворочаться и менять положение. Сейчас ее занимала величайшая загадка бытия: как она сможет продержаться еще больше месяца.