Не отпускай мою руку, ангел мой. Апокалипсис любви - A. Ayskur

Рава может быть таким страстным и неудержимым в любви. Обычно он был сдержанным и строгих нравов.

Но тогда его словно подменили. Он мог схватить ее в объятия прямо на улице какого-нибудь города и целовать, не обращая внимания на толпы людей. А еще озорно подмигивал и шаловливо грозил пальцем, если видел обращенные на нее взгляды мужчин. После этого она уже знала, что ее ждет любовное наказание, каждый раз новое, придуманное им на ходу.

«Так не бывает, — думала она, глядя на себя в зеркало после очередной безумной ночи с опухшими от поцелуев губами и ввалившимися от бессонницы глазами. Вот сейчас я проснусь и все исчезнет». Но в отображении зеркала внезапно возникал он, безумно красивый, манящий, любимый, и все начиналось сначала. В конце этой незабываемой идиллии они дали друг другу клятву, что всегда будут вместе и пройдут по жизни рука об руку.

Женщина глубоко вздохнула. «И чем все закончилось? Пощупай одно место у быка, быть может родишь». Как он мог так все испортить?

А потом ей приснился странный и страшный сон. Лия как будто попала в прошлый век, где она — важная дама, едет на вокзал в повозке и вдруг кто-то опрокидывает их, и на нее надвигается что-то страшное, черное. Она пытается кричать, но голос пропал. Да и людей совсем не видно. И тогда непонятно откуда взявшимися силами она скидывает с себя это чудовище и бежит, бежит. Вдруг впереди темный туннель, она вбегает туда. И вот уже она на железнодорожных рельсах, а позади стук приближающегося поезда. Он сигналит, протяжно, гулко. Но ноги у нее ватные, она не может сдвинуться с места. Но что это? Впереди девочка, крошечная, она плачет и тянет к ней руки. Боже, это ее дочь! Лия хватает девочку, кричит…

В этот момент она проснулась от того, что муж тряс ее за плечо.

— Что с тобой? Сон плохой? Ты вся металась в постели, кричала, — тревожно-сонным голосом спросил он, и снова завалился.

Она же долго не могла отойти от увиденного, снова и снова прокручивала картины из сна, но ничего не понимала. И от этого становилось страшнее. Что означал ее сон? Она посмотрела на спящего мужа и снова обиделась на него.

«Слон бесчувственный, толстокожий. У меня в душе апокалипсис уже настал, а ему хоть бы хны. Его бык волнует, приехал за тридевять земель потрогать, что там у него. А то что жене плохо», — она легонько пнула мужа, но тот схватил ее ногу не просыпаясь, прижал к себе, погладил. Наперекор всему, ей вдруг тут же похорошело, и она, успокоившись, насмешливо подумала, что похожа на прирученную собачку, для которой доброе слово или мимолетная ласка заменяет мир. Но с другой стороны, что и кто она без этого большого мужчины, защищающего ее от всех невзгод? Она всегда представляла его как ангела, который распростер над ней свои крылья. Но ведь ангелы тоже устают, — Лия откинула свои страхи и сомнения, прижалась к мужу, обняла его крепкую спину и снова провалилась в сон.

В последний день новогоднего вояжа, они прошлись по улочкам Стейтен Айленда, где как на лубяной картинке рассыпались небольшие частные домики. И это была еще одна голливудская сказка: все дома украшены светящимися гирляндами, оленями, санями с Санта Клаусом. В некоторых двориках сооружены кукольные персонажи из мультфильмов, которые двигались, летали, гирлянды разноцветных огней освещало все это действо. Около домов стояли люди и любовались представлениями. Лию же больше поразили ухоженные дворики с зелеными газонами без заборов, и прыгающие белки, которые не боялись людей. Присев на задние лапы, они весело поглядывали на прохожих и смело прыгали им навстречу. А еще Лию удивило отсутствие занавесок и решеток на окнах, они освещали квартиры, где люди спокойно занимались своими делами. Значит можно жить вот так открыто, не боясь ничего? — задавалась она вопросом, понимая насколько разные у них миры. Неужели и нам так нельзя? — назойливо заглядывая в очередное окно вопрошала она…

— И все же не смотри туда так пристально, а то еще полицию вызовут, — вернул ее к действительности Рава и они, схватившись за руки, побежали. Браться за руки тоже стало их негласной традицией, пришедшей еще с первого свидания. «Ты теперь в моих руках», — стало любимой присказкой мужа и это страшно нравилось, даря ощущение защищенности и спокойствия.

«Боже. какое счастье, что они сюда приехали».

Глава третья. Миллениум

Новый год они готовились встретить у старого и единственного в Америке друга. Лию не удивляло, что у мужа везде были друзья. Но этот был особенный — они вместе сидели на зоне в Кызылкумах. Бухарский еврей Паша, худой, с черной щетиной и курчавыми волосами был экономистом по образованию, ювелиром по призванию и попал на отсидку благодаря афере с драгоценными камнями. Отсидел срок немалый, но успел застать последнюю мощную постсоветскую волну эмиграции, которая вынесла его в Нью-Йорк. Раве, который всегда брал его под свою защиту на зоне, он оставил все старые контакты и это помогло тому сколотить на перевозке брюликов небольшой капитал. Который впоследствии использовал по назначению, открыв дочернее предприятие под дядей.

В Америке Паша таксовал, как почти все понаехавшие, и, кажется, ничуть об этом не жалел. И только его большие черные глаза с длинными ресницами всегда были печальными. Весь его облик, манера говорить нараспев, делая ударение на последнем слове, как все русскоязычные иммигранты, чем-то напоминали Лие портного из известной еврейской песни. Жил он со своей семьей в небольшой квартире в Квинсе, городке, который облюбовали бухарские евреи из Средней Азии. Жена Эстер в отличие от него была пышной хохотушкой, умеющей готовить так, что не хотелось вставать из-за стола.

На вечеринку запоздали. Паша кинулся им навстречу со странной гримасой на лице, не похожей на радость встречи. Принимая верхнюю одежду с нетерпением, выпалил:

— Друзья мои, вы, конечно, уже слышали, что случилось на вашей родине?

— Что, Апокалипсис все же наступил? — пошутил Рава.

— Смейся, смейся, посмотрю что дальше с тобой будет! — проводил их в комнату Паша, торопливо и небрежно представляя сидевшим гостям. Было ощущение что у него припасено что-то очень важное и ему хотелось быстрее сообщить об этом. Наконец церемонии закончились, их посадили за стол и Рава, не выдержав, быстро налил себе водки.

— Мы замерзли, — коротко ответил на немой вопрос сидевших за столом. — За Новый год друзья-товарищи, — и опрокинул рюмку в себя.

— Вот теперь можешь о делах, — начальствующим тоном