Изменить одиночеству - Евгения Михайлова

Нельзя таким невинным и простым людям, как Дима, судить о собственной вине перед остальными. Потому что они по открытости и беспомощности непременно свою казнь притянут. Беда случилась. Ничего Дима не уберег на границе Машиной драмы. Зря лишил себя теплых дней и ночей. Три года великой любви вытекли сквозь пальцы, как мгновение, не смягчив зловещий рок.

В тот день Дима не мог ни на чем сосредоточиться на работе, неважно себя чувствовал. Он все чаще и болезненнее ощущал свое сердце. И приехал раньше домой. И не удивился, когда группа возбужденных соседей у подъезда повернулась к нему. Они явно его и ждали. Что произошло в семье Димы, люди поняли из обрывочных фраз Киры и полицейских. Кира вызвала полицию и заявила, что Маша ее избила, возможно, хотела убить. По ее звонку прибегала и классная руководительница Маши. Когда полицейские, опросив мать и дочь, учительницу и соседей, уехали, Кира с учительницей вывели Машу и увезли куда-то в такси. Участковый сказал, что повезли к психиатру.

Через час, когда Дима уже места себе не находил в пустой квартире, жена и дочь вернулись. Маша молчала и смотрела мимо отца, она не плакала, но была смертельно бледной и совершенно ко всему равнодушной. Кира, напротив, была оживлена и активна. Она горела желанием поделиться своей версией событий. Дима прервал ее рассказ сразу. Проводил Машу в ванную, подождал, пока она умоется, предложил поесть. Девочка отказалась. Затем Дима уложил ее спать, сел у кровати, тихо приговаривая что-то ласковое и глупое, чтобы она уснула. Маша прямо и неподвижно смотрела в потолок. Затем шепнула:

— Это все неправда, папа.

— Я знаю, детка. Все будет хорошо. Я с тобой.

Когда Маша уснула, Дима вошел в спальню к Кире, закрыл за собой дверь.

— Рассказывай.

И Кира рассказала, как она сделала Маше замечание из-за очередной провинности, а та вдруг на нее набросилась, сбила с ног, начала душить. Кира показала царапину на руке — от ладони до локтя. Она вызвала полицию, все рассказала, настояла, чтобы Машу поставили на учет в детскую комнату. Затем свозила дочь на прием к районному психиатру. Маша никому не сказала ни слова, что говорит о ее неадекватности. Кира была полна решимости поставить девочку на психиатрический учет, возможно, отправить на лечение в стационар.

Дима слушал спокойно. Жена и не догадывалась, что его сердце сейчас может выбить ребра и полететь горящим снарядом в ее голову. В том, что она говорила, не было и капли правды. Он очень хорошо представлял себе, что произошло. Но все проверил: задал ей несколько уточняющих вопросов. Кира отвечала так же прямолинейно и нагло, как говорила с полицией. Но Дима — не мент. Он хороший и опытный журналист. И вышел к ней с разговором, имея улики про запас.

— Говоришь, набросилась в ответ на мирное замечание? Уронила тебя и душила? А почему царапина только на руке? На той руке, которой ты ее избивала. Маша никому не показала свои синяки. Такие хорошие профессионалы — твои полицейские, врачи, да и учительница: они именно ее не осмотрели. А на скуле у нее синяк, и на шее именно у нее пятна от твоих пальцев. У нее просто появились силы, чтобы тебя оттолкнуть, вот ты упала и поцарапала руку. Я даже знаю, обо что ты ее оцарапала: стеллаж в комнате Маши немного сдвинут. Кира, или ты сама даешь всем отбой, предварительно озвучив правду, или это делаю я. Но во втором случае я пойду дальше. Подниму всех своих знакомых юристов и врачей. В стационар лечиться поедешь ты. Ты — больная, сумасшедшая садистка. И тебя должны по суду лишить материнских прав. Я больше не могу оставлять свою дочь наедине с потенциальной убийцей.

Кира долго и тупо молчала. Она ждала, что неожиданно сильная реакция Димы, как обычно, быстро сойдет на нет. Ушла на кухню, повозилась там с обедом. Когда Дима отказался есть, поела сама с отличным аппетитом. Затем легла отдыхать. Она изменилась в лице и повадках, лишь когда Дима вошел в спальню в сопровождении пяти мужчин. Это журналисты, юрист и психиатр. Люди известные, с авторитетом, именами.

Беседа была четкой, информативной, Дима все записывал на диктофон. Когда все точки над «и» были расставлены, он произнес:

— Я обещал ей, что не стану нападать сам, если она даст отбой и во всем признается. Но я передумал. Я на самом деле хочу освидетельствования, суда, лишения материнских прав. И если врачи скажут, что Кира не сумасшедшая, пусть отвечает за истязание ребенка, как преступница. Впрочем, я забыл, что в России это не преступление. Но что-то же я могу потребовать как отец. И я хочу, чтобы она на дух никогда больше не приближалась к Маше.

Кира возмущалась, жаловалась, что у нее был нервный срыв. Изображала рыдания без слез: плакать она не умела. Каялась. Когда привели Машу, она даже пыталась на колени плюхнуться. Маша брезгливо отвернулась и сказала отцу:

— Не надо, папа, с ней связываться. Не нужно никаких судов. Я не хочу, чтобы мы тратили на это жизнь. Я взрослая. Помоги мне уехать в другую страну. Здесь она мне все испортила. Я хочу закончить нормальную школу, стать нормальным свободным человеком. А ты ко мне приедешь.

Это было самой трудной, правильной и главной работой Димы — он все сделал, как хотела Маша. Все друзья объединились для помощи ему. Когда Маша уехала учиться в колледж в Париже, Дима отнес заявление в суд о разводе.

И наступила его счастливая пятница. После работы он поехал к Василисе. Он не был у нее два месяца, пока занимался делами дочери. Он мечтал, как они вместе отдохнут, отогреются у костра своей любви. И с понедельника начнут совсем другую, удивительную жизнь.

Она прильнула к нему в прихожей, выдохнув свои тоску и страхи. Сказала, что у него высокая температура, наверное грипп. Два дня поила его чаем с малиной, кормила с ложечки куриным бульоном. Диму мучил озноб. Но он отсчитывал каждую минуту своего неслыханного блаженства.

Так они прожили два дня. В понедельник Дима собрался на работу, подошел к входной двери и вдруг беспомощно произнес:

— Не могу отсюда уйти. Такое ощущение, что все убийцы мира ждут меня на улице, чтобы выстрелить в сердце. Так оно ноет. Для него слишком много любви.

Василиса помогла ему вернуться в комнату, сесть в кресло. Вышла за сердечными каплями и водой. Когда она вернулась с лекарством, Димы уже не было. Он улетел в облаке своей непереносимой любви подальше от земли с ее темной водой.

За двадцать лет многое изменилось в жизни Антипова. Неизменной осталась лишь одна привычка. Или потребность. Он выходит из дома и смотрит по сторонам в любое время суток. Он ищет взглядом Лену. Каждый день, много раз на дню. Если увидит ее, надвинет бейсболку на лоб поглубже и пойдет в другую сторону или мимо с безразличным, холодным выражением лица. В последний месяц он с ней не здоровается.

Он идет или один, или с собакой — агрессивным ротвейлером Ральфом, бейсболка в любое время года скрывает раннюю лысину. Он держит голову по обыкновению заносчиво. Взгляд — в никуда, подбородок — вверх. Походка, отработанная десятилетиями, с подростковых времен, должна демонстрировать суть альфа-самца. Плечи чуть назад, сильные бедра картинно вперед, ноги в обтягивающих джинсах ступают легко и небрежно. Расступитесь, бабы, ваша беда идет. Плейбой, прожигатель жизни, смертельный номер для серой публики. И вроде бы не было осечек, по крайней мере с первым впечатлением. А тут такой облом. Злая и нахальная дамочка с рыжим хромым волком вдруг звонко произнесла после того, как Ральф их обрычал: