Роза Тибета - Лайонел Дэвидсон

- человек энтузиазма’, - сказал он. ‘Мне нравится это в мужчинах. Он прислал мне великолепное письмо, когда я только закончил книгу. Мне жаль, что он не в восторге от этой версии. ’

‘ Да. Что ж. Это одна из вещей ...

‘О, не то чтобы я его виню. Я сам не мог прийти в восторг от этого. Я сожалею о студентах-естествоиспытателях. Я вставил этот материал, чтобы попытаться расширить его… . Но, знаете, первая версия была неплохой, и он заметил это. Я не думал, что кто-нибудь согласится. Это был не обычный перевод на латиницу. Просто из интереса, мистер Дэвидсон, почему он так заинтересовался?’

Я сказал, немного запаниковав, потому что как раз в тот момент я забыл: "Почему, потому что он оценил основную идею – идею о том, что мертвый язык становится, как бы это сказать ...’

Мистер Олифант мягко объяснил мне, что я должен сказать. ‘Своего рода умственная дисциплина для взрослых...?’

"Совершенно верно", - сказал я и с благодарностью остановился на этом типе дисциплины.

‘ Да, ’ сказал мистер Олифант. "Я спрашиваю, потому что, естественно, после жизни, проведенной с латинскими трудами того или иного рода, я не припомню, чтобы когда-либо видел ваш отпечаток на одном из них. Это все из–за Дорис Маркс - кстати, как поживает эта милая девушка?

‘ Прекрасно. Прекрасно. Она передает вам свои теплые пожелания. Это подводит нас к сути, мистер Олифант. Это факт, что мы не публикуем работы на латыни. На самом деле это вообще не наша территория. То, что сейчас чувствует мистер Линкс – то, что чувствуем все мы, - сказал я с острым смущением и продолжил рассказывать ему.

Старик сидел и тяжело дышал.

‘Мы хотели бы оказать вам любую помощь в этом – секретарскую, техническую, все, что вам может понадобиться. За последние несколько лет в сфере образования произошло много изменений – изменений, о которых вы, возможно, не знаете, – но у меня нет ни малейшего сомнения ...

‘ Да. ДА. Это необычайно любезно с вашей стороны. Я очень благодарен. Я действительно счастлив, ’ сказал он, улыбаясь мне. ‘Я подумаю об этом очень серьезно. Но я сомневаюсь, что смогу выполнить какую-либо работу этой зимой. Я собираюсь отдохнуть этой зимой. Я посмотрю на нее снова весной. И все же, - сказал он, смеясь, - у меня такое чувство, что я, возможно, слишком старая собака, чтобы учиться новым трюкам. Если бы у меня были мои собственные зубы, я бы сказал, что я стал слишком длинным ...

Он остановился. Выражение его лица изменилось. Он начал кашлять. Это был самый необычный кашель, который я когда-либо слышал в своей жизни, и на мгновение я не мог поверить, что он исходит от него. Это звучало как сигнал клаксона, и по тому, как он подпрыгивал на стуле, как будто он включал и выключал его.

Я встревоженно встал и похлопал его по спине. Вскоре он начал махать руками в сторону кровати, и я огляделся и увидел бутылки на его прикроватном столике и принес их все ему ложкой. Он указал на одну дрожащей рукой, и я откупорил ее, налил ему ложку – и еще одну для ковра, от волнения – и отправил ему в рот. На мгновение ему удалось взять себя в руки, и вскоре он начал молча указывать под кровать.

С некоторым ужасом я опустился на колени и пошарил там. Там была пластиковая миска, накрытая тканью. Я достал ее и отдал ему – должен признать, все еще в тряпочке, – а он открыл ее и сплюнул.

‘Я очень сожалею об этом’, - сказал он слабым голосом через несколько минут. ‘Мне не следовало смеяться. Нет, оставь это. Оставь это здесь. Возможно, она мне снова понадобится.’

"Могу ли я что-нибудь для вас сделать?’

‘ Ничего. Кто-то придет ко мне позже с некоторыми вещами, которые мне нужны. Пожалуйста, не волнуйся. Садись. Она отцветает довольно скоро.’

Я сел, очень осторожно.

‘Знаете, я думаю, поразмыслив, - сказал он наконец, как будто думал об этом все время, - что я не воспользуюсь вашим очень любезным предложением. Я оставлю спящих собак лежать. В конце концов, в моем возрасте... - сказал он, начиная опасно улыбаться.

"Я уверен, что ты примешь другое решение, когда подумаешь об этом", - сказал я, нервно наблюдая за ним. ‘Возможно, вы позволите мне прийти и поговорить с вами об этом снова через несколько недель’.

‘Конечно, мой дорогой друг. Это очень любезно с вашей стороны. Но я не думаю, что ты заставишь меня передумать. Видите ли, вы сами не захотите публиковать эту книгу – по причинам, которые я вполне понимаю, – и это скорее лишит ее позолоты для меня. Я открою тебе секрет, - сказал он, и его улыбка стала немного застенчивой. ‘Я начал эту книгу из тщеславия’.

‘ Тщеславие, мистер Олифант?

‘Тщеславие. Я встретил Дорис – мисс Маркс – на школьной вечеринке и по какой-то причине сказал ей, что пишу это. На самом деле, я не был. Это пришло мне в голову как раз в тот момент. Наверное, я хотел произвести на нее впечатление. Живя в одиночестве, язык имеет тенденцию убегать в компании… . Я хотел рассказать ей, когда книга будет опубликована, как она вдохновила ее ... . Ну, это не очень серьезная потеря.’

‘Нет никаких причин, по которым это вообще должно быть потерей’.

На самом деле он не обращал на меня внимания. Он все еще смотрел на меня и улыбался, но его улыбка стала какой–то ... хитрой. Его язык прошелся по губам.

‘Я ожидаю, что вы бы гораздо скорее опубликовали работы на живом языке", - сказал он.

‘ Что ж, это наше дело, мистер Олифант.

"Я ожидаю, что вы бы гораздо скорее опубликовали историю, подобную истории Хьюстона", - сказал он тем же тоном.

Я не понимал, о чем он говорит. Казалось, он вообще не разговаривал со мной.

Он встал и начал рыться в постели. Две блестящие красные тетради были спрятаны в гагачьем одеяле, и еще две были под подушкой.

‘Я только что перечитал ее’, - сказал он. ‘Несколько лет назад у меня была идея написать ее самому,