Иллюзионист - Анита Мейсон

Он поклонился и вышел. Половина гостей продолжала смотреть на светильник. Когда он свернул под аркой и собирался подняться по лестнице в свою комнату, рядом с ним оказался торговец пряностями, впервые за весь вечер он выглядел довольным.

— Я надеюсь, вы позволите сказать вам несколько слов, — сказал он. — По правде говоря, я не совсем понял ваши рассуждения о Платоне, но фокус со змеей мне понравился.

— Благодарю вас, — кивнул Симон. — Пытаюсь угодить всем.

— Я бы хотел обсудить с вами одно небольшое дело, — сказал торговец пряностями. — Дело довольно деликатное, если вы понимаете, о чем я. А в долгу я не останусь.

— Я вас понимаю, — ответил Симон.

— Вы могли бы пообедать со мной послезавтра?

— С удовольствием, — сказал Симон. — Вы не поверите, в какое количество деликатных дел я был посвящен.

Он в задумчивости поднимался по мраморным ступеням, его мысли занимал маленький золотой сатир. Камни были настоящими, и один из них был изумрудом. Он искал хороший изумруд в течение многих месяцев: они попадались редко, и ни один из предложенных образцов его не удовлетворял.

— Пора уезжать из этого города, — сказал Симон. Деметрий нахмурился.

— Почему? — спросил он.

Деметрий был очень красив, когда хмурился. Это придавало его юношеским чертам обманчивое благородство.

— Потому что мне надоело, — сказал Симон.

— А мне здесь нравится. Мне нравится ходить в храм. В прошлый раз священник разрешил мне зажечь фимиам.

— Я знаю. Ты пропах им. Для меня ты фимиама не жжешь.

— Это совсем другое, — сказал Деметрий.

Они говорили об этом уже не в первый раз. В их отношениях господина и раба предполагалось, что Деметрий может проводить свободное время как хочет. Но поскольку Деметрий разделял с Симоном ложе, то предполагалось, что Симона касается то, как Деметрий проводит свободное время. Симон пытался сохранять баланс между этими двумя сферами. В одном это ему не удавалось. Ему не нравилось, что Деметрий посещал храм Изиды.

— Как это может быть другим, — сказал Симон, — если это тот же фимиам и та же богиня?

— Я чувствую иначе.

— Естественно. В храме ты можешь строить глазки священнику.

— Ничего я не строю!

Деметрий был готов расплакаться. Симон смотрел на него с раздражением.

— Я тебя не понимаю, — сказал он. — Сотни юношей отдали бы все, чтобы быть моим ассистентом. Я, как тебе известно, не простой маг. Моя слава дошла даже до Антиохии. Ты, похоже, не понимаешь, как тебе повезло. Прояви ты хоть толику интереса, я дам тебе свободу и сделаю своим учеником. У тебя врожденный талант к этому делу.

— Я ненавижу заклинания, — сказал Деметрий. — Они меня пугают.

Симон с удивлением посмотрел на него. Ему не приходило в голову, что юношу могли пугать вещи, которые он заставлял его делать. Симон задумался.

— Лучшие маги испытывают страх, — сказал он. — Мне самому иногда страшно. Поддаться страху было бы губительно, однако испытывать его необходимо. Его необходимо подчинить своей воле. Если страх подчинен, его можно использовать. Он становится составляющей твоей силы.

— Но мне не нравится испытывать страх, — сказал Деметрий.

— Надо побороть это чувство. Из тебя получится хороший маг.

— Я не хочу быть магом, — сказал Деметрий. — Я хочу стать священником.

— Чего ты хочешь? — не выдержал Симон. — Хочешь распевать гимны и таскаться в процессиях с гирляндами цветов на шее?

— Не только это, — с гордостью сказал Деметрий. — Через пару лет я буду достаточно взрослым для посвящения в Таинства.

— Таинства ! Ты глупый мальчишка! Я знаю больше таинств, чем твой священник может себе представить. — Симон встал и заметался в гневе по комнате. — Неужели ты не понимаешь, что религия — это убежище для людей, у которых не хватает мужества, необходимого для магии? Магия — это истинная наука, истинное знание. Маг проникает в природу вещей, в этом заключена его сила. Неужели я ничему не научил тебя?

Деметрий молчал. Если он и сказал что-то, подушки заглушили его слова.

Симон взял серебряное зеркальце и стал изучать лицо мага. На этом лице трудно было представить выражение страха. Черные глаза были пронзительны, полные губы выражали надменность, крючковатый нос был крупным и решительным. Лицо было хищным, но он об этом не знал. Он заботился о своей внешности. Бородка была аккуратно подстрижена. Он погладил ее сильными кривоватыми пальцами.

Он принял решение.

— Сегодня вечером, — сказал он, — я обедаю с человеком, который полагает, не без основания, что его сын наставляет ему рога, и готов щедро мне заплатить за то, чтобы я помог ему. По завершении этого дела ничто нас тут не будет удерживать, так что завтра мы уезжаем. Но, когда мы уедем, мы возьмем с собой одну вещь, и ты ее достанешь. Это золотой сатир, который стоял на столе во время этого дурацкого обеда два дня назад. Я хочу его. Какая-никакая награда за все эти невыносимо скучные вечера, проведенные с хозяйкой. Когда я уйду сегодня вечером, ты найдешь его и где-нибудь спрячешь, лучше не в доме, так чтобы завтра мы могли его забрать. Не говори, что это против твоих принципов, потому что у тебя их нет. Не говори, что это против твоей религии, потому что я больше тебя знаю о твоей религии. Не говори, что это против закона, потому что мы с тобой, мой милый мальчик, нарушаем закон каждый день. И не вздумай жаловаться, потому что с тобой слишком хорошо обращаются и есть масса гораздо более симпатичных мальчиков, которые скребут полы в казармах. Ты понял?

— Да, — сказал Деметрий.

— Вот и отлично, — сказал Симон. Его взгляд смягчился. — Мы поедем в Иоппию, — сказал он. — Тебе там понравится.

Его вдруг охватило благодушие. Он всегда испытывал возбуждение, когда уезжал. Иоппия была большим городом: там должно быть много возможностей. Не исключено, что он даже задержится там подольше и займется более серьезной работой.

Пребывая в веселом расположении духа, он возвращался домой от торговца пряностями. Уже опустились сумерки, но тротуар щедро освещался лунным светом; Симон, щурясь, повернул на пальце перстень с бирюзой, недавно красовавшийся на руке у торговца пряностями. Бирюза охраняет целомудрие. Симон улыбнулся.

Он продолжал улыбаться, заворачивая за угол и подходя к дому вдовы, когда увидел огни на улице. Там были вооруженные люди с факелами, которые окружили Деметрия, громко протестовавшего о своей невиновности в чем бы то ни было.

Симон скользнул в тень и скрылся.

В этом заключался горький парадокс. Человек, который мог так управлять своим телом, что был способен летать, не мог справиться с насущными житейскими проблемами. Он потрясал тысячи людей, материализуя вещи из ничего — льва, лесную чащу, стол с яствами, — но они снова превращались в ничто, и он не мог заставить появиться буханку хлеба, чтобы утолить голод. Вместо этого ему приходилось продавать свой талант за деньги, заработанные руками невежд. Это его терзало.