Тюремный романс - Вячеслав Денисов

– Что делать, Саня?..

– А что теперь делать?! Мать твою, вляпались… Теперь придется отрабатывать тему до конца и по всем правилам.

Младший нервничал заметно больше. Но это не мешало ему думать о том, как совместить приятное с полезным.

– Как ты думаешь, Сань, что нам теперь за это будет? Медаль?

– Если вот так – то ничего, – выдавил старший, рассматривая спящего под колесами их «Жигулей» Витальку. – А если скажем, что мы его гнали и при этом он отстреливался от нас из пистолета, который потом скинул, тогда…

Воровато оглядевшись вокруг, он подошел к своей машине, резким ударом сложенного автоматного приклада выбил левое окно форточки; потом обошел машину и выбил правое.

Машина уставилась в темноту ослепшими глазами…

Миновав Кускова, сержант прошел внутрь универмага, намотал на ствол своего автомата одну из пол пальто и очередью из двух патронов прострелил колесо и левую заднюю дверь иномарки.

– Вот теперь, может быть, что-нибудь будет.

Вытянув из «слепой» машины переговорное устройство, он взволнованно и быстро сообщил на пульт дежурного о том, что попал в перестрелку, но сопротивление преступника сломлено и он обездвижен. Потом успокоил, что живы все. И свои, и чужие.

Следом очередь удивляться наступила для директора универмага и для дежурной части райотдела.

О применении оружия можно было сообщить еще и прокурору, как того требует закон, но сержант побоялся переборщить. Что-то ведь он должен сейчас сделать неправильно… Иначе нельзя – когда человек в шоке после стрельбы, он обязательно что-нибудь забудет. На то он и шок.

Седьмого июня у Антона Павловича Струге, судьи Центрального районного федерального суда города Тернова, был своеобразный юбилей. Есть даты, обойти вниманием которые просто невозможно. Годовщина свадьбы, день рождения, рождение ребенка – это то немногое, из чего люди составляют, словно карточный домик, свою судьбу. По причине того, что этих дат никто из окружающих, если им не освежить память, не вспомнит, приходится обвешивать себя объявлениями, состоящими из приглашений.

Вы знаете, сегодня ровно пять лет, как я… Да, как я заметил, как прекрасен мир. И сегодня – ровно пять лет с того момента, как я выплыл на середину реки и смотрел на оранжевое солнце до тех пор, пока над водой не повисла полная темнота. Приглашаю на пикничок…

Вы не поверите, но нынче тридцать девятая годовщина моего рождения. Не кругло? Это вам не кругло, а мне очень даже подходяще. Ровно год до того дня, когда первая цифра в моем возрасте снова увеличится. А сорок лет у нас, у русских, с особым шиком не отмечают. Уже две тысячи лет, как дата неподходящая.

Юбилеи Струге не любил, справедливо полагая, что они неотвратимо приближают человека к тому моменту, когда в его жизни случится праздник, веселья которого юбиляр уже не увидит при всем желании. Да и дата вчера приблизилась не ахти какая – десятилетие миновало с той поры, когда Антон Павлович впервые в жизни надел на свои плечи мантию. Десять лет отправления правосудия… Кто-то скажет – судейства. Но судейство может быть только в футболе. И такое судейство следует принимать столь же безоговорочно и смиренно, как смерть или бесконечный дождь. Работать без права на ошибку – это слишком. Такое право должно быть у каждого судьи, главное, чтобы это право не превратилось в стиль.

К десятилетию юбилея судебной практики Струге с удивлением для себя обнаружил, что многие классики литературы пишут о нем. Точнее, не об Антоне Струге, а о том, чем он занимается. Ткни пальцем в любую строку первой снятой с полки книги. Надо только правильно интерпретировать написанное или правильно заменить слова.

«Любить иных – тяжелый крест», – замечает Пастернак. Заменить «любить» на «судить» – и вот уже в творчестве автора просматривается новая веха. Есть какая-то уверенность в том, что Пастернак знал, о чем писал.

«Редкая птица долетит до середины Днепра», – уверяет Гоголь. Червонец лет, заброшенный за спину, – и вот уже просматривается смысл и в творении автора «Ревизора». Вчера Струге отмерил ровно половину того срока, который определен им судьбой до пенсии. Не судьей, заметьте, а – судьбой. А десять лет в мантии для судьи, не привыкшего смеяться над шутками начальства, это, поверьте, по нынешним меркам не так уж мало.

И, наконец, – «Что делать?». Именно вчера – в самый разгар того, как он, его жена Саша, пес Рольф и друг детства, а ныне заместитель областного прокурора Вадим Пащенко праздновали промежуточный финиш судьи, – Антон с неким оцепенением убедился в том, что к коллективу авторов-поздравителей юбиляра подключился и Николай Григорьевич… Нет, не тот, что трудился в судебном департаменте завхозом. Тот, который бился над Кирсановым, Лопухиным и Верой Павловной…

Нет, не о преступном авторитете, застреленном в прошлом году, судье из Кировского суда или начальнике жилищного департамента идет речь. Хотя после звонка следователя Еремеева из транспортной прокуратуры можно было подумать о чем угодно.

Итак: что делать? Этот вопрос мучил Антона Павловича и Вадима Андреевича, едва закончился телефонный разговор заместителя областного прокурора с «важняком» из его бывшего ведомства. Чтобы было понятно – почему бывшего, следует сказать о том, что в областную прокуратуру Пащенко перешел всего два месяца назад, а до этого момента служил транспортным прокурором. Потому и было для него шестого июля как снег на голову сообщение о том, что следователь транспортной прокуратуры Пермяков арестован и водворен в СИЗО города Тернова.

Сашка Пермяков вместе с Антоном и Вадимом учился на юрфаке, вместе же они и начинали нести правовой крест на невспаханной целине юридического поля Тернова. Потом пути разошлись: Струге стал судьей, Пащенко – транспортным прокурором, а Пермяков продолжал пыхтеть над делами в должности «важняка». До вечера шестого июля две тысячи третьего года все шло хорошо: Антон Павлович отпраздновал служебный юбилей, Пащенко уже два месяца зампрокурорствовал в областной прокуратуре, а Сашка Пермяков занял место, которое пусто не бывает. «Занял» – понятие, имеющее сложную временную форму. Пока он его занял лишь в виде письменного приказа. После перемещения Вадима в надзирающем за транспортными сообщениями органе произошли изменения, в результате которых Сашка должен был подняться на этаж выше и сесть в кресло зампрокурора Терновской транспортной прокуратуры.

Если верить следователю Еремееву, Санька переместился не в кресло, а на нары. Вместе с приказом о назначении, судя по всему, появилось и постановление суда на арест. По всей видимости, тексты приказа о назначении и того постановления несколько расходились по смыслу. Если в приказе сроки не были обговорены, то в постановлении указывалось совершенно определенно – десять суток. И даже момент указан – шестнадцать часов пятнадцать минут.

– Ну, начнем с того, – продолжил литературный вечер Пащенко, – что, как говаривал Горький, этого не может быть, потому что не может быть никогда.