Бог Ярости - Рина Кент

всего то, что я не могу дышать.

Он наклоняется совсем близко. Так близко, что мои ноздри наполняет металлический запах крови, сигарет, алкоголя и легкий привкус мяты и бергамота.

Ошеломляющая смесь течет и затопляет мои чувства, как хаотичный водоворот красок, которые смешиваются и поглощают каждый пигмент, пока не останавливаются на непритязательном сером цвете.

Безупречном. Неподвластном времени. Пустом.

Желтая Маска, которая может быть только Николаем, тычет мне в лоб окровавленным пальцем. И хотя он прикасается только к маске, а не к моей коже, у меня сводит живот, подступает безудержная тошнота, которая готова накатить и заставить меня задыхаться.

— Ох. Так ты слышишь меня? — он использует только указательный палец, но от одного этого действия исходит столько силы, что я ломаюсь под его давлением.

Я никогда не был силен в прямых конфронтациях и предпочитаю в них не вступать. Кроме того, если то, что я слышал о его печально известной репутации, правда, я никогда не смог бы победить Николая Соколова, даже если бы несколько раз перевоплотился в духа воина.

Он печально известен своим диким поведением, неуравновешенными наклонностями и склонностью вдыхать насилие вместо кислорода. Доказательства разбрызганы красным по всему его телу.

Определенно, последний человек, с которым я хотел бы портить отношения.

Он цокает языком, и этот звук звучит необычайно громко, несмотря на постоянные объявления о выбывших номерах.

Я не слышу свой, восемьдесят девятый, но у Николая нет оружия, как у остальных, так что, возможно, ему придется сделать это голыми руками.

Значит, если мне удастся сбежать, я смогу возобновить игру и продолжить искать брата. Клянусь, я буду очень зол на него за этот беспорядок…

Николай проводит указательным пальцем по моему лбу, но потом, кажется, что-то вытирает. Его движения останавливаются, а тело остается настолько неподвижным, что я задерживаю дыхание.

Враждебность и жажда крови, исходившие от него, утихают. Или, скорее, становятся менее интенсивными, больше не напрягая его до смешного огромные мышцы и выпуклые бицепсы.

Хотя он сидит на корточках, его рост и широкую фигуру нельзя ни с чем спутать. При росте метр восемьдесят три я отнюдь не коротышка, но Николай выше меня на дюйм или два, и у него до нелепого накачанные мышцы, больше, чем нужно.

Но, опять же, он выглядит как архетип садиста, который получает удовольствие от причинения боли.

Однако сейчас, кажется, это не так.

Поток жестокости, который он источал угрожающими волнами несколько секунд назад, сменился чем-то гораздо более нездоровым.

Забавой.

Нет, любопытством?

Интересом?

Он убирает палец с маски, но прежде, чем я успеваю перевести дыхание, он внезапно обхватывает рукой мой затылок, рядом с волосами, которые я постоянно трогаю.

Может быть, это потому, что эта область особенно избита и чувствительна, но в тот момент, когда его грубая кожа касается моей, тошнота, как я предполагаю, угрожает выплеснуться наружу.

Только это не тошнота.

Это…

Николай заливается смехом, который эхом разносится вокруг нас в переливах бордового и горячего красно-оранжевого цвета.

— Вот ты где. Я повсюду искал тебя, восемьдесят девятый.

Глава 2

Брэндон

— Ты знаешь, кто я?

Не знаю, как эти слова вырвались у меня изо рта, и, стоит добавить, тошнотворно дрожащим голосом.

Тик.

Мой внешний фасад дает трещину, и она тянется по земле у меня под ногами.

Тик.

Черная дыра подо мной расширяется, и грязная чернота утягивает меня за ноги, пока я не перестаю их чувствовать.

Тик…

— Хм. А должен? — хрипловатый голос Николая звучит зловеще, что усиливается брызгами крови на его неоновой маске.

Я нахожусь в состоянии повышенной чувствительности с тех пор, как он занял мое пространство, и это неправильно.

Так не должно быть.

Вздох вырывается из моей сдавленной груди, и вместе с ним мои вдохи и выдохи приходят в норму.

Как обычно, я слишком много думаю.

Мне нужно вернуться к тренировкам или рисованию успокаивающих пейзажей, чтобы прекратить этот порочный круг красного на черном.

Или, точнее, черного на мертво-сером.

Я не могу думать. Мысли вызывают испорченные образы, которые я предпочел бы оставить в самом дальнем уголке моего едва бьющегося сердца.

Николай погружает пальцы в волосы на моем затылке, впиваясь в кожу, пока я не начинаю чувствовать его, вместо того чтобы видеть.

— Ответ — да, опрятный мальчик2. Я должен знать, кто ты, не так ли?

Волна ярости сковывает мои мышцы, и я позволяю ей захлестнуть меня, когда погружаюсь в нее.

Ярость лучше, чем тошнота.

Ярость, безусловно, гораздо лучше, чем бесконечное тиканье в моем мозгу, как ортодоксальная религия.

Как он смеет говорить со мной таким насмешливым тоном? Я — Брэндон Кинг, и эта фамилия что-то да значит в этом мире.

Но ты — нет. Без фамилии твоего отца ты — никто.

Мой голос скребет по задней части моего горла, как наждачная бумага по стеклу, оставляя сухое, царапающее ощущение.

Я проглатываю внезапный привкус гнили и заставляю себя успокоиться, удяряя Николая по руке.

Он не сдвигается ни на дюйм, как будто его грубые пальцы теперь являются продолжением моего затылка.

— Отпусти, — говорю я или, точнее, приказываю. Я мил и любезен, пока кто-нибудь не переступит черту, что Николай делает с блеском, с тех пор как до смерти удивил меня своим появлением.

— Спешишь куда-то?

— Скорее, не люблю, когда ко мне прикасаются, особенно грязными руками.

Он смотрит на свою вторую ладонь под медленно заходящим солнцем, которое бросает оранжевый отблеск на его растрепанные иссиня-черные волосы. Смотрит на засохшую кровь, как будто забыл о ее существовании, и небрежно пожимает плечом.

— Ты привыкнешь к этому.

Привыкну к чему?

Этот урод под кайфом или что?

Я не удивлюсь, если перед этой чертовой инициацией он нюхал кокаин, как рок-звезда девяностых, и выкурил больше травы, чем фан-клуб Боба Марли.

— Отпусти, — повторяю я твердым голосом и изо всех сил отталкиваю его руку.

Он ослабляет хватку, но не отпускает меня.

Откуда-то из его горла вырывается одобрительное хмыканье.

— Властный. Мне нравится. Но знаешь, что мне нравится еще больше? Твой шикарный акцент. Вопрос. Он звучит так же, когда ты говоришь всякие пошлости?

Я прищуриваюсь. Что, черт возьми, не так с этим придурком? Кто-то ударил его по голове?

— Я повторяю в третий и последний раз. Отпусти.

— Зачем? — он проводит пальцами по линии моих волос, и волна чего-то, что не является тошнотой, пробегает по моим венам ярко-желтыми вспышками. — Мне все нравится.

— А мне нет, — я напрягаю мышцы,