Корсары Леванта - Артуро Перес-Реверте

— Значит, вздернуть поскорей, пока не подох.

Командир галеры поглядел на солнце, висевшее у самого горизонта. Через час стемнеет, прикинул Алатристе. За это время пленные должны быть закованы и препровождены на борт «Мулатки», а та возьмет курс на ближайший дружественный порт, где их можно будет продать. А сейчас как раз допрашивают, проверяя, на каком языке говорят, какому богу молятся, отделяют христиан от морисков, морисков — от мавров, мавров — от турок. Каждый пиратский корабль — плавучая Вавилонская башня. Нередко, вот как сейчас, встретишь и таких, кто предал свою веру, и еретиков — англичан и голландцев. И в том, что капудана надо повесить, согласны были все.

— Готовьте петлю.

Алатристе знал, что иначе и быть не может. Вероотступнику, командовавшему вражеским кораблем, оказавшему сопротивление и повинному в гибели подданных испанского государя, как никому другому впору придется пеньковый воротник, раз и навсегда вылечивающий человека от несварения. Это уж как водится. А уж если он ко всему еще и испанец, то и вообще говорить не о чем.

— Почему его одного? — спросил прапорщик Муэлас. — Здесь есть и другие мориски — помощник капитана и еще четверо, самое малое. Их было больше, но остальные убиты. Или умирают.

— А прочие пленные?

— Вольнонаемные гребцы, мавры из Сале. Есть двое белобрысых, сейчас как раз проверяют, обрезанцы они или христиане.

— Ну так вы знаете, как поступить с ними: обрезаны — приковать к веслам, а потом сдать в инквизицию. А не обрезаны — на рею… Сколько у нас убитых?

— Девять, да еще те, кто не дотянет до утра. Это не считая гребцов.

Урдемалас нетерпеливо и с досадой хлопнул ладонью по фонарю.

— Значит, вешать всех шестерых!

Наш капитан был человек дошлый и тертый, несколько грубоватый в обращении, и тридцать лет плаваний по Средиземноморью врезали глубокие морщины в его обветренную, загорелую кожу, посеребрили ему бороду. Он-то знал, как поступать с людьми, которые, закат встречая в Берберии, а рассвет — на испанском берегу, опустошали все, что попадалось под руку, и преспокойно возвращались досыпать домой.

Солдат доложил о чем-то Муэласу, и тот повернулся к капитану:

— Говорит, оба белобрысых — обрезаны… Один предатель — француз, другой — из Лиорны.

— К веслам — обоих.

Теперь понятно, почему так яростно сопротивлялась галеота — матросы ее знали, на что идут, и терять им было нечего. Почти все мориски на борту предпочли бы погибнуть в бою, чем сдаться, и тут, по бесстрастному замечанию Муэласа, сказывалось воздействие земли, родившей этих морских псов. Исстари и повсеместно повелось так, что испанские солдаты не оставляли в живых своих отрекшихся от истинной веры земляков, если те командовали пиратскими кораблями, да и рядовых матросов-морисков щадили лишь в том случае, если те попадали к ним в руки без боя: тогда их передавали святейшей инквизиции. Морисков, то есть крещеных, но сомнительных в смысле веры мавров, изгнали из Испании восемнадцать лет назад, после многих кровавых восстаний, лживых обращений, предательств и новых мятежей. Тысячу злосчастий претерпевали они в этом исходе: погибали, лишались всего достояния, видели, как становятся жертвами насилия их жены и дети, а когда добирались до побережья Северной Африки, находили не очень-то радушный прием у своих единоверцев и соплеменников. Обосновавшись наконец в самых пиратских портах — в Алжире, Тунисе, а по большей части — в Сале, расположенных ближе всего к берегам Андалузии, они делались наилютейшими, непримиримейшими врагами нашими — никто не проявлял большей жестокости в стычках на море и при налетах на приморские испанские городки и селения: разоряли их беспощадно, благо, во-первых, знали местность, как собственный двор, каковым она, в сущности, и была, а во-вторых, действовали со вполне понятной и объяснимой злобой людей, явившихся поквитаться и свести старинные счеты.

— А тех — повесить, да без лишнего шума, — посоветовал Урдемалас. — Чтобы переполох среди пленных не поднялся. Вздернуть после того, как все уже будут в кандалах.

— Невыгодно, сеньор капитан, — возразил комит, въяве представив, как повиснут на реях еще сколько-то тысяч реалов. — Прямой убыток.

Комит, который по части скаредности мог перещеголять и своего капитана, был наделен отталкивающей наружностью и еще более омерзительными душевными свойствами и, стакнувшись с корабельным профосом, умудрялся получать дополнительный доход, делая — не безвозмездно — различные послабления и поблажки гребцам.

— Мне плевать на ваши деньги, — ответил Урдемалас, испепелив его взглядом. — И на тех, кто мог бы вам их добыть.

Комит, зная, что с капитаном шутки плохи, а перечить ему — дело дохлое, пожал плечами и удалился, громким голосом требуя у подкомита и профоса веревок. Оба они были в это время заняты тем, что расковывали погибших в ходе боя гребцов — четверых мавров-невольников, голландца и троих испанцев, сосланных на галеры по приговору суда, — чтобы сбросить их тела в море, а освободившиеся цепи надеть на пленных. Еще с полдюжины гребцов в ручных и ножных кандалах жалобно стенали на окровавленных банках, ожидая, когда ими займется наш цирюльник, исполнявший на «Мулатке» обязанности судового лекаря и хирурга и любую рану, сколь бы ни была она ужасна, лечивший, как водится на галерах, уксусом и солью.

Тут Диего Алатристе встретился глазами с Мануэлем Урдемаласом.

— Двое морисков — почти дети, — промолвил мой хозяин.

И это была сущая правда. В тот миг, когда капудан упал раненным, Алатристе заметил двоих юнцов — они скорчились меж кормовых банок, пытаясь укрыться от разящей стали. Заметил — и самолично отвел в сторонку, чтобы им в горячке боя не перерезали горло.

Урдемалас скорчил злобную гримасу:

— Что это значит — «дети»?

— То и значит.

— Родились в Испании?

— Понятия не имею.

— Обрезаны?

— Скорей всего.

Моряк выбранился себе под нос, не сводя глаз с собеседника. Потом обернулся к сержанту Альбадалехо:

— Займитесь-ка ими. Осмотрите у них оснастку. Есть волосы на лобке — значит, как Бог свят, есть и шея, за которую можно вешать. Нет — значит, сажай на весла.

Сержант без особой охоты побрел по настилу гребной палубы к захваченной галеоте. Заголять мальчишек, чтобы убедиться, что они уже созрели для петли, было во всех смыслах слова срамное дело, однако против рожна, как известно, не попрешь. Капитан меж тем продолжал сверлить Алатристе пытливым взглядом, словно пытаясь понять, не кроется ли чего-нибудь за этим его заступничеством. Дети они или не дети, в Испании родились или нет — кстати, последние мориски, жители долины Рикоте в Мурсии, покинули нашу отчизну в 1614 году — для Урдемаласа, как и для почти всех испанцев, в любом случае речь о жалости и сострадании не шла. Двух месяцев еще не минуло с того дня, как пираты высадились на побережье Альмерии, угнали в рабство семьдесят четыре человека из одной приморской деревни, саму ее разграбили дочиста, алькальда же и еще одиннадцать жителей, поименованных в некоем списке, — распяли. Женщина, которой удалось где-то спрятаться от расправы, уверяла потом, что в числе разбойников были и мориски, некогда обитавшие в этой деревне.