Узкая дверь - Джоанн Харрис

Я осторожно, украдкой, закуриваю свою любимую «Голуаз». Запах дыма навевает грустные ностальгические мысли. Осень в этом году наступила рано; деревья в Верхнем Парке похожи на горящие факелы, да и заросли кипрея на дальнем краю игровых полей сменили ярко-розовый цвет на дымчато-белесый. Осень – мое самое любимое время года, исполненное меланхолии, зрелости и прозрачного света. Но этой осенью почему-то преобладает именно меланхолия.

Господи, как же мне не хватает Эрика! Эрик был столь же неотъемлемой частью моей жизни, как запах мела, мышей и полироли у нас в Среднем коридоре. Я этого запаха почти не замечал, пока он не исчез совсем, и теперь Средний коридор благоухает цветочным дезинфектантом, а мел для классной доски давно заменили вонючим маркером. Я понимаю, что Эрика больше нет, что он ушел навсегда, однако по-прежнему надеюсь, что наткнусь на него на лестнице или в учительской и услышу знакомое: «С добрым утром, Стрейтс».

Это просто время года такое. И это пройдет. Но как же я по нему скучаю, по этому старому идиоту! Скучаю, даже несмотря на ту прискорбную историю. Хотя, возможно, скучаю я по тому человеку, каким Эрик мне казался? Каким я хотел бы его видеть? От подобных мыслей мне становится не по себе. И все-таки как ему удавалось столько лет скрывать от меня свою мрачную тайну? Однако нельзя же сбросить со счетов шестьдесят лет нашей с ним общей жизненной истории. Я ведь отлично помню его и мальчиком, и молодым человеком. Помню, каким он был до той истории с Гарри Кларком. И знаю: какой бы ужасный поступок он ни совершил, в глубине души у него рядом с гневом и тьмой всегда таились доброта и любовь.

Согласно верованиям древних греков, в царство Аида пять рек: Ахерон, река печали и горя; Коцит, река плача; Флегетон, река огня; Стикс, река гнева и ненависти; и, наконец, Лета, воды которой дают благословенное забвение. Если это так, то путь, ведущий в Аид, уже преодолен мною как минимум на четыре пятых. События прошлых лет заставили меня преодолеть огонь и воду, тьму и печаль. И теперь единственное, на что я, наверное, еще могу надеяться, это благословенный дар забвения. Рад ли был Эрик Скунс тому дару, какой приносит человеческой душе Лета? Или же наоборот – боролся с течением? И что выбрал бы я, оказавшись на его месте? Забвение или вечные угрызения совести?

Надо, пожалуй, выпить еще чаю, чтобы отогнать призраков прошлого. И преградить путь Лете. Это мой излюбленный способ. Для этого у меня под столом имеется чайник, а в столе – несколько пакетиков чая и одноразовых упаковок ультрапастеризованного молока. Заварочным чайником я никогда не пользуюсь. Пить чай я всегда предпочитал из своей сент-освальдовской кружки. До недавнего времени и кружка Эрика по-прежнему стояла в буфете у нас в учительской, но в конце прошлого триместра я заметил, что ее оттуда убрали. Еще одной вещью, напоминавшей мне об Эрике, стало меньше. А может быть, кому-то из наших новых уборщиков просто приглянулась его кружка с принцессой Дианой?

Приготовив себе чай, я снова уселся за стол, поджидая Джимми, и, услышав стук в дверь, был совершенно уверен, что увижу за «мраморным» стеклом его круглую физиономию.

– Войдите, – сказал я, и, к моему удивлению, в класс ввалилось сразу несколько человек, причем один из них был облачен в нечто невероятное – розовое, жуткого неонового оттенка; такую вещь наш Джимми никогда бы не согласился на себя надеть.

Это, разумеется, была все та же хорошо мне знакомая четверка: Сатклифф, Аллен-Джонс, МакНайр, а также Бенедикта Уайлд – она же мальчик Бен, – с которой (или с которым?) они подружились в прошлом году, хотя она и была на год их старше и теперь училась уже в «старшем шестом», то есть выпускном, классе, а они пока еще только в пятом. Все «Броди Бойз»[12] были, разумеется, не в школьной форме, и, конечно же, именно Аллен-Джонс красовался в той кричаще-розовой майке, на которой еще и имелась загадочная надпись: ПО СРЕДАМ МЫ ВДРЕБЕЗГИ РАЗНОСИМ ПАТРИАРХАТ. Может, это шутка такая? – подумал я и промолчал. Должен признаться: школьный юмор претерпел весьма сильные изменения по сравнению с теми куда более солнечными и куда более простыми временами, когда ученики развлекались незамысловатыми стишками на латыни, по-английски звучавшими как полнейшая абракадабра: Цезарь к чаю варенье имел, Бруту же крыса досталась…[13]

Пожалуй, узнал я их не с первого взгляда. Мальчишка без школьной формы – все равно что домашний кот в ночи; он, как и кот, держится куда более независимо и даже игриво и выглядит куда более чужим, чем днем. И потом, конечно же, мои мальчики здорово выросли: с ними так всегда после каникул. Впрочем, Аллен-Джонс по-прежнему выглядит мальчишкой по сравнению со своими повзрослевшими приятелями. А Бен – давно уже принятая в общество «Броди Бойз» – сделала себе новую и очень короткую стрижку, которая наверняка вызвала бы у этой «Просто-Джо» пароксизм недовольства.

При виде столь представительной делегации я поставил кружку с чаем на стол и встал, хотя для светского визита было все еще слишком рано, часы показывали только 7.45. А тот факт, что все «Броди Бойз» были без формы, свидетельствовал: они неким образом постарались позабыть, что первый день осеннего триместра предназначен исключительно для преподавателей.

– Доброе утро, – сказал я.

– Доброе утро, сэр. – Аллен-Джонс всегда был у них спикером. Но сегодня вид у него был какой-то неестественно серьезный. На мгновение у меня мелькнула ужасная мысль: что-то случилось с Тайлером – он, единственный из «Броди Бойз», сегодня отсутствовал. Но потом я вспомнил, что вся семья Тайлера уехала на лето в израильский кибуц, а самого юного Тайлера следует ждать в школе лишь к концу этой недели. Наверное, мысли мои все еще были заняты стариной Скунсом, но я уже догадывался, что произошло нечто очень нехорошее.

– Что случилось? – спросил я. – У вас какие-то неприятности? – В любое другое время я бы, возможно, добавил еще какое-нибудь веселое и не совсем приличное латинское выражение, но, глядя на их серьезные лица, решил, что в данный момент это было бы совершенно неуместно. И я снова подумал о Тайлере. Столь много бед уже постигло нашу школу, что мысль о возможности потерять еще одного из моих дорогих мальчиков заставила мое сердце тревожно забиться. А в груди вновь пробудилось знакомое ощущение некоего призрачного пальца, который иногда начинал двигаться где-то на уровне третьей пуговицы жилета – это было одно из неприятных напоминаний