Застигнутые революцией. Живые голоса очевидцев - Хелен Раппапорт

Хоктелинг, Джеймс (1883–1962) – дипломат и журналист; уроженец Чикаго; специальный атташе посольства США в Петрограде; в 1926–1931 годах – вице-президент издания «Чикаго дейли ньюз» (“Chicago Daily News”), впоследствии – специальный уполномоченный правительства США по делам иммиграции и натурализации.

Холл, Берт (1885–1948) – американский военный летчик, до вступления США в Первую мировую войну воевал в составе эскадрильи «Лафайет» ВВС Франции[3].

Чандлер Уиппл, Джордж (1866–1924) – американский инженер и эксперт в области санитарного контроля, находился в Петрограде в составе представительства Американского Красного Креста в качестве заместителя руководителя представительства в России.

Шадборн, Филип (писал свои отчеты из Петрограда под псевдонимом «Поль Вартон») (1889–1970) – сотрудник программы американской гуманитарной помощи во Франции и Бельгии во время Первой мировой войны; был направлен в Петроград для инспекции лагерей для интернированных в России и подготовки соответствующего доклада.

Шамбрюн, Шарль де (1875–1952) – французский дипломат и писатель; первый секретарь посольства Франции в Петрограде с 1914 года.

В России в 1917 году еще использовался юлианский календарь (старого стиля), который на тринадцать дней отставал от принятого в западных странах григорианского календаря, что создает в равной степени как для историка, так и для читателя бесконечную путаницу и бесчисленные проблемы. Многих иностранцев, проживавших в то время в Петрограде[4], это также приводило в немалое замешательство, и, хотя они какое-то время уже находились в России, они предпочитали игнорировать юлианский календарь и использовать в своих дневниках и письмах на родину, в Великобританию, США и другие страны, григорианский. Лишь немногие порой ставили даты в соответствии с обоими календарями. Тот, кто (как, например, Джесси Кенни) пытался отмечать в своих дневниках обе даты, в конечном итоге совершенно запутывался.

Чтобы избавить читателя от этой головной боли, а также учитывая тот факт, что в книге рассказывается о том, как происходили в России Февральская и Октябрьская революции (согласно календарю, существовавшему на тот момент в России, а не Мартовская и Ноябрьская, как их следовало бы называть, согласно календарю в западных странах), все даты в письмах, дневниках и отчетах, написанных в России во время тех событий и цитируемых в книге, приведены в соответствии со старым русским стилем (СС) – чтобы обеспечить хронологическую связность и внятную последовательность книги. Даты по григорианскому календарю (по новому стилю – НС) встречаются в первоисточниках, которые упоминаются в примечаниях. В некоторых случаях, чтобы избежать путаницы (особенно если какое-либо событие произошло за пределами России), приводятся даты по обоим календарям.

Многие очевидцы по-разному писали русские имена и названия мест. Кроме того, Филип Джордан придерживался весьма своеобразных правил пунктуации, орфографии и использования заглавных букв, что было намеренно сохранено для того, чтобы передать непосредственность и эмоциональность его текстов. Чтобы избавить читателя от бесконечных примечаний: «Так в исходном тексте», – эта орфография (как и в ряде случаев нестандартная орфография других героев книги) была сохранена без каких-либо пояснений, и примечания даны лишь там, где это было необходимо.

Накануне революции Петроград попал в осаду и суровой зимы. Заснеженный город с замершими каналами и смутными очертаниями площадей, казалось, погрузился в тяжкие думы. Его изысканные широкие улицы и элегантные дворцы из розового гранита с рядами воздушных колонн и арок уже не создавали ощущения имперского величия, теперь они наводили на мысли об упадке. Где бы вы ни оказались в этом «городе для гигантов» с его грозной, неприветливой архитектурой, вы слышали «свист ветра и звон великого множества колоколов различных размеров и разного тона», завершавшийся «впечатляющим боем большого колокола Исаакиевского собора, который приходит ниоткуда и все обволакивает»{1}. Скованная зимой, открытая арктическому холоду со стороны Финского залива, столица России всегда стремилась приукраситься с особым, свойственным лишь ей размахом, и это была холодная, навязчивая красота. Однако теперь, спустя три года после начала войны, она был переполнена тысячами беженцев – поляками, латышами, литовцами, евреями, – которые спасались от боев на Восточном фронте. Столица была подавлена и деморализована, в воздухе «витала атмосфера враждебности и тревоги»{2}. Зима 1916/17 годов добавила новую зловещую деталь в городской пейзаж: длинные молчаливые очереди угрюмых женщин, ежившихся на холоде в бесконечно долгом ожидании хлеба, молока, мяса – хотя бы чего-нибудь. Петроград устал от войны. Петроград голодал.

Большинство русских сталкивалось с этими невзгодами и лишениями каждодневно. И все же, несмотря на очевидные тяжелые испытания военного времени, неизбежно отражавшиеся на его жителях, нашедшая приют в городе большая и пестрая община иностранцев все еще чувствовала себя не так уж и плохо. И пусть город был русским – вдоль Невы продолжала кипеть жизнь крупных иностранных предприятий. В рабочих районах Васильевского острова, на Выборгской стороне, в других промышленных кварталах крупные ткацкие и бумагопрядильные фабрики, судостроительные верфи, лесозаводы, лесопилки и металлургические заводы по-прежнему управлялись в основном британскими хозяевами и приказчиками[5], многие из которых жили в России уже несколько десятилетий. Большая, со зданиями из красного кирпича, фабрика шерстяных изделий Торнтона (одна из крупнейших в России, основанная в 1880-е годы), на которой было занято три тысячи рабочих, принадлежала трем братьям из Йоркшира. Можно упомянуть также Невскую ниточную мануфактуру (была основана шотландской фирмой «Дж. энд П. Коатс»), Невский стеариновый и мыловаренный завод, управляемый фирмой «Уильям Миллер энд компани оф Лейт» (Уильям Миллер владел также пивоварней в городе), ткацкие фабрики и типографии фирмы «Эджертон Губбард энд компани».