Укради меня у судьбы - Ева Ночь

— Чё хотел этот хмырь в очках? — Жека, как всегда, особым тактом не отличался.

Его не было дома, когда приходил чужак, поэтому очень странным мне показался его интерес к тому, чего он не мог ни видеть, ни слышать. Наверное, на моём лице отразились и колебания, и сомнения. Идол осклабился, показывая по-волчьи крепкие зубы, немного желтоватые на клыках.

— Да ладно, расслабься, принцесса, я видел, как он выходил из квартиры, а ты его провожала. Терпеть не могу хмырей в костюмах. Ничего хорошего от них не жди. Ты где-то задолжала, крошка? Или забыла налоги заплатить?

Я покачала головой. Мне хотелось и не хотелось поделиться тем, что на меня свалилось. Плохо, когда нет ни друзей, ни родных. Моё глубокое одиночество имело как свои преимущества, так и очень большие недостатки.

Идол — единственный, кто относился ко мне почти хорошо. И всегда пытался защитить. По-своему, конечно. Но я ценила его за некую искренность в разговорах и поступках. Хотя я не была уверена, что, случись какой прецедент, он не продал бы и не предал меня за приличную сумму денег. Не знаю, почему подумалось об этом именно сейчас.

— Это ты крал письма от нотариуса? — спросила прямо. Если он соврёт, я пойму.

Идол сдвинул красивые брови и помрачнел.

— За кого ты меня принимаешь, Ива? Думаешь, если я алкаш, так могу пакости делать всякие? Небось кошатница наша постаралась, ведьма старая. Вечно везде нос свой суёт и исподтишка гадости делает. А что за нотариус? Ты получила миллион баксов в наследство? У тебя нашлась дальняя родственница за границей, которая захотела тебя облагодетельствовать?

Я вдохнула густой воздух. Почти не дышалось от духоты. Сердце тревожно затрепыхалось в груди. Нет, нормальной прогулки уже не получится. Поэтому я присела на лавочку возле подъезда. Можно просто посидеть, послушать, как шелестит листвой старый клён.

Идол плюхнулся рядом. У него не совсем чистые руки. И одет он по-рабочему. Старая вылинявшая футболка и затёртые, когда-то приличного качества спортивные штаны. На ногах — сбитые кроссовки. Даже в темноте видно, что они тоже из разряда качественных товаров. Осколки Жекиного прошлого. Столько лет прошло, а поди ж ты… Что-то ещё осталось.

— Нет у меня родственницы за границей, — нарушаю вечернюю тишину. — Дом от неизвестного отца в наследство достался.

Всё равно он узнает. Лучше я скажу сама. А то пока вернёмся, приход нотариуса к тому времени обрастёт домыслами и фантазиями. В коммуналке любят сплетни.

Идол встрепенулся, провёл рукой по тёмным волосам. Они у него красивые, а когда чистые — блестят и лежат красивой гривой. Хорошая причёска — его слабость. Кажется, у Идола есть знакомая, которая стрижёт его раз в два месяца.

— Ну, дык? Хорошо же? — заглядывает он мне в лицо. — А что за дом-то?

— Не знаю. Отказалась я. По завещанию отца я должна фамилию сменить, чтобы вступить в наследство.

— Вань, ну ты как маленькая. Что значит эти фамилии-шмамилии? Вот я, например. Борн, Браун — какая в жопе разница? Никакой в жопе разницы нет. Идол, Жека, алкаш проклятущий, — копирует он на последних словах скрипучий голос Ираиды. Вот же, въелась она ему в печень. — Или ты. Девочки вообще замуж выходят, фамилии меняют.

Я вздрагиваю. Он повторяет слова нотариуса. Чуть ли не слово в слово. Будто сговорились.

— Я… не окончательно отказалась, — признаюсь нехотя. О том, что если откажусь, дом почему-то сгорит дотла, я никому не скажу. Не нужно. Странно это прозвучало. Может, это образные слова, а я приписала им мистическую составляющую. Иногда фантазии во мне живут очень живые.

— Ну и замечательно! — веселеет Идол. — Поедь, посмотри. Чё там за хибара такая. Может, выеденного яйца наследство не стоит, развалюха какая-нибудь. А уж потом будешь фамилией своей махать.

Почему-то от его слов становится легче. Словно он снимает с плеч груз. Решает за меня. Делает выбор, который я сделать сама не в силах.

— Да. Ты прав. Наверное, я так и сделаю. Посмотрю.

— Во, а то сразу в отказ. Надо всё взвесить, понимаешь. А потом уж того… этого… Пошли домой, что ли? — хлопает Идол ладонями по лавочке.

— Ты иди. Я ещё посижу немного.

Воздух уже не так давит. И очень хочется побыть в тишине. Поэтому я радуюсь, когда Идол растворяется в подъездной темени, унося с собой запах пота и алкоголя.

Дом. У меня никогда и ничего не было, кроме комнаты в коммуналке. Может, поэтому простое слово и тянет за собой, и пугает. Но я должна его увидеть, раз уж он почти мой.

Коммуналка гудела. Шушукалась по углам. Разговоры вспыхивали пожаром, напоминали стихийное бедствие, а приход чужака обрастал подробностями.

Идол с наслаждением приносил «боевые сводки с фронта».

— Ванька, у тебя стабильно первое место в местном хит-параде! Пончики гадают, как быстро ты отсюда свалишь и кому достанется твоя комната. Петуховы сказали, что «им положено», а Изольда плюнула ядиком, что комната — твоя собственность, и разевать рот на чужой каравай да ещё за спиной — верх невоспитанности и хамства. Знаешь, я её даже полюбил на несколько мгновений, ага.

Сам Идол потешался и чему-то радовался. Он даже пить стал меньше, видимо, чтобы не пропустить ни одну местную сплетню. Мне как-то было безразлично: я продолжала работать, хоть мысль о доме за те два дня, что я ожидала нотариуса, плотно засела в голове.

Самохин пришёл, как и обещал. Пунктуальный, а значит обязательный. Он, наверное, зануда, но сказать что-то большее о человеке, которого второй раз в жизни видишь, тяжело. На нём другой костюм — хороший, стального цвета. Сидит на мужчине отлично, несмотря на изъяны фигуры. Видимо, шит на заказ. Я всегда замечаю подобные мелочи. Они позволяют мне составлять портрет и мнение о человеке, с которым я общаюсь.

У Самохина, наверное, неплохой достаток, раз имеет возможность шить костюмы на заказ и менять каждые два дня. Или каждый день — кто его знает?

Рубашка снова застёгнута на все пуговицы. Галстука нет. Очки поблескивают золотом в полутьме коридора. Четыре комнаты — в полной боевой готовности.

Я почти вижу, как сидит у стены, прислонив ухо с чашкой к розетке, Идол. Он когда-то рассказывал, как нужно подслушивать. Давно, правда, а сейчас я об этом вспомнила. Его история с наследством будоражила неимоверно. Он ею жил последние два дня.

Нотариус проходит в мою комнату, снова обводит взглядом небольшое пространство, но на стул сегодня не садится. Замирает у стола, вглядываясь в окно. Что он там видит? Я жду.

Самохин, словно очнувшись, переводит взгляд на меня. Лицо у него сегодня осунувшееся. Одутловатость нездоровая. Воспалённые веки с тонкими ломкими ресницами настолько тяжелы, что кажется: он сейчас прикроет глаза и уснёт на ходу.

— Что вы решили, Ива? — спрашивает он прямо, без хождения вокруг да около. А у меня есть вопросы. Хочется прояснить некоторые моменты, но я знаю, что не смогу поговорить, пока мы здесь.