Мировая девчонка - Фридрих Незнанский

Эта мысль не оставляла Александра Борисовича до самого вечера, чем бы он ни занимался. Он и обед приготовил, и душ принял, и даже поспал немного в ожидании жены, которая уже знала, что муж, наконец, дома. Кто-то из «Глории» ей позвонил, наверное, либо она сама поинтересовалась.

Отучившись на спецкурсах, повышающих квалификацию психологов-криминалистов, Ирина Генриховна стажировалась в МУРе, у бывшего Славкиного зама, генерала Володи Яковлева, и довольно успешно, при нужде сотрудничала с «Глорией», словом, нашла себя в новой профессии. Но самой практики было мало, а сидеть без дела Ирина не любила, у нее сразу начинал портиться характер. А потом и совместная работа с мужем тоже была для нее далеко не сахаром, Турецкий с великим трудом все-таки вникал в «женскую логику», полагаясь, в основном, на свой собственный немалый опыт. Отсюда и «производственные» конфликты, возникавшие на службе и продолжавшиеся дома. Вот Ирина и решила, что, хотя бы во имя сохранения семьи, ей следует отодвинуть пока на второй план свои психологические опыты при расследовании запутанных преступлений и вернуться к основной профессии — продолжать преподавать музыку, уж это у нее отлично получалось. И руководство «Гнесинки» охотно пошло навстречу, предоставив своему заслуженному педагогу необходимые часы. Короче, и волки сыты, и овцы, то бишь члены семьи пребывают в целости и сохранности, мире и спокойствии.

Но Александр Борисович, иногда даже из чувства самосохранения, посвящал жену в свои заботы, как бы испрашивая ее совета в некоторых ситуациях. Разрешал ей высказать собственную точку зрения и делал вид, что соглашается. А что, семейная жизнь — это та же политика, только более тонкая, на грани интуиции. Наверное, Ирина тоже это прекрасно понимала, — кто ж, ближе нее, и мог-то знать Турецкого? И реагировала соответственно — ни на чем не настаивая и постоянно повторяя, что совет, он тем и хорош, что им можно легко пренебречь. Вот тут их точки зрения полностью совпадали…

За обедом, а точнее, долгим ужином, Турецкий, не сильно вдаваясь в подробности, рассказал жене о завершении операции по захвату убийцы, о своих ощущениях в тот момент, о помощи бывших латышских коллег, проявивших, надо отметить, настоящую профессиональную солидарность. И, наконец, о похоронах нелепо погибшей женщины, которую они знали оба, а на кладбище самой многочисленной группой провожавших оказались могильщики — хоть было кому гроб опустить в могилу. А так — старуха-мать и Турецкий. Никого больше не осталось — ни других родных, ни знакомых. Мать не знала подруг дочери, та не говорила. С оставшимся без «головы» бизнесом еще разбираться и разбираться. И что он собой представляет, тоже никто толком не знает. Ну, еще адвокат подошел, договориться со старушкой о дальнейших действиях… Вот так, жалкое зрелище… Никто никому не нужен…

И уже в самом конце ужина, когда он заметил, что от разговоров их обоих в сон потянуло, вспомнил о дневной беседе с Марией Васильевной. Рассказал Ирине. Та выслушала, неопределенно пожала плечами, словно эта история ее совершенно не касалась и не интересовала. Турецкого же такая, мягко говоря, прохладная, реакция жены почему-то вдруг задела за живое. И он попытался высказаться в том плане, что вот, мол, как меняется отношение успокоенных людей, благополучно миновавших те же препятствия, которые возникают перед другими людьми, просто потому, что тем не дано возможности их преодолеть. Но, опять-таки, не потому, что такова их судьба, предначертание у них такое, а по причине того, что некий мелкий мерзавец считает себя исполнителем воли этой самой судьбы. Так где же действительно она, эта высшая справедливость?

Вопрос, конечно, риторический, однако ответ на него напрашивался совершенно недвусмысленный и конкретный. И в прежние времена Ирка наверняка сказала бы: «Шурик, а ты возьми да и узнай, в чем дело, и стукни кулаком, как ты это можешь! Что тебя, убудет? Или как?» А теперь не сказала. Зевнула устало. Покачала головой и вывела резюме:

— Да, плохо дело… Какое счастье, что мы с тобой не опоздали с Нинкой… — Потом посмотрела на мужа и спросила: — А ты хочешь сдвинуть с места эту воровскую, бюрократическую махину? По силам ли? При твоем-то здоровье?… — Еще помолчала и закончила странной фразой: — Жалко, конечно… некрасивая, старая уже баба, все в дочку вложила, а что теперь поделаешь?… Париж, Шурик, слишком лакомый кусок, чтоб его отдали без боя… Ну, что ж, я в душ и — бай-бай. А ты? Или у тебя еще какие-то планы на сегодня? — она хитрыми глазами уставилась на мужа и засмеялась. — А за чудный обед еще раз огромное спасибо тебе, мой милый! Давно не было так вкусно. Ты меня просто закормил…

Все правильно и все вовремя: и как бы приглашение «пройти в койку», и благодарность, но почему же, однако, — «некрасивая и старая»? Это что — в качестве предостережения мужу? Мол, нечего тебе там делать, не обломится? Какая глупость!.. Но предостерегающий какой-то подтекст явно прозвучал. И это обстоятельство стоило обдумать…

Светлана Владимировна Васенина весь предыдущий день провела в клинической больнице, где лежал Игорек.

Ситуация складывалась отчаянная. Сыну требовалась срочная, да что там срочная — экстренная операция. Хирург Сергей Александрович так прямо и сказал, отбросив в сторону всяческую врачебную этику: «Завтра… В самом крайнем случае, послезавтра. В четверг будет поздно…» Лейкоз — страшная болезнь.

Светлана Владимировна сидела на стуле у кровати сына и держала его худенькую руку. На манжете у запястья были закреплены провода каких-то датчиков, а сами приборы, как чемоданы, собранные перед дальней дорогой, стояли напротив кровати, один на другом, и по затемненному экрану одного из них беспрерывно ползла дрожащая светлая дорожка. Она словно привораживала, и Светлана Владимировна с огромным трудом заставляла себя отводить от нее взгляд.

Бледное до синевы, вытянутое лицо Игорька зияло темными глазными впадинами. Такие лица почему-то называют иконописными. Но почему? Может быть оттого, что они слишком явственно выражают страдание? А без страдания нет и спасения? «Господи, — мать готова была креститься, молиться, лбом биться об пол, что угодно делать, лишь бы избавиться от тяжких мыслей, — да что же такое лезет мне в голову?!»

— Мам, ты только не волнуйся, — высвобождая рот из кислородной маски, слабым голосом сказал Игорек. — Доктор сказал, что операция очень простая…

— Я и не волнуюсь, — едва сдерживая себя, чтобы не разрыдаться, и, словно сжав все силы в кулачки, прижатые к коленям, ответила Светлана Владимировна. — С чего ты взял, сынок?

— Ага, — слабо усмехнулся он, — а у самой руки дрожат…

— Это меня просто знобит немного, там, у нас, на работе… сквозняки кругом… гуляют, — попыталась она оправдать свое нервное состояние. — Ничего, ты не волнуйся, я продержусь, не заболею, пока не пройдет твоя операция… Я тоже разговаривала с доктором…

В палату вошла медсестра Оля — полная девушка в светло-зеленых брючках, белом халате и кокетливой белой же пилоточке на убранных под нее черных волосах.

— Ну как, Игореха? — улыбнулась она, и восточные ее глаза сузились до щелочек. — Хвост морковкой? К бою готов?