Час кошки - Эйми Ямада

— Мой конь застоялся! Он хочет киску. А киска на диско. В кафе его киска…

Приняв дозу, Спун развеселился и принялся выдавать что-то ритмичным речитативом, даже не разберешь — не то поет, не то декламирует:

— Это настоящий нью-йоркский рэп! Я был в Бронксе рэппер круче всех! Я пел веселые песни о самых мрачных сторонах жизни! Мою сестренку в четырнадцать лет изнасиловал наш родимый папаша! И потом она родила ребенка! Вот тогда я научился всему — трахаться с проститутками! А вот целоваться так и не научился!

Я ошеломленно смотрела на кружившего по комнате Спуна. Потом залпом выпила свой бурбон, поднесла к ноздрям кокаин — и вдохнула свою первую дозу. Но тут же зашлась от кашля и от соплей, дыхание перехватило, и я рухнула на колени.

— Эй, ты в порядке? Нужно вдыхать очень медленно, зажав одну ноздрю! А в первый раз всегда тяжело…

Это верно. В первый раз все тяжело. Наконец меня отпустило, и я подняла голову. Спун с беспокойством посмотрел на меня — и рассмеялся.

Да, Спун — он действительно искушенный, опытный человек. А я — я опять просто маленькая девочка. Меня захлестнула любовь и нежность к самой себе. И тут я услышала многообещающий шепот Спуна: «Я стану твоим учителем…» Это было форменное безумие.

— Спун, — время от времени роняла я, — ты должен написать книгу. О том, как правильно принимать дозу… как хладнокровно, с бандитским видом шататься по улицам… как сводить с ума невинных хорошеньких девушек своим бесподобным телом… Знаешь, такое Писание для чокнутых!

Тут я заметила в руке у Спуна невесть откуда взявшийся баллончик с масляной краской. Он явно намеревался изгадить мне ванную.

— Не смей! Нас же выселят отсюда!

— О'кей! Усек! — И Спун направил баллончик на моего любимого кота Осборна. Когда палец его уже коснулся клапана, я успела подхватить Осборна на руки… Какое-то время я не могла уразуметь, что же, собственно, произошло. Спун корчился от смеха, схватившись за живот. Взглянув в зеркало, небрежно прислоненное к стене, я наконец поняла: вместо Осборна жертвой пала я!

Мои волосы сделались цвета красного перца и встали дыбом, слипшись от масляной краски. И вообще мне, наверное, посочувствовал бы даже мальчик из известного романа Ренара.[2]

Спун валялся на полу, продолжая ржать.

— Моя бэбичка превратилась в морковку! В морковку!

Я представила, как сегодня вечером на сцене в клубе будет петь существо с ярко-красной львиной гривой, и совсем загрустила.

Пианист едва сдерживает смех, стиснув зубы. Улюлюканье подвыпившей публики… А может, до этого и не дойдет: управляющий выгонит меня сразу, как только я войду в заведение… Я стану безработной. В обнимку с моим обожаемым Спуном побреду по улицам Токио. И настанет день, когда придется одалживать киску не только Спуну, но и другим мужчинам.

Спун умолк и, подняв голову, посмотрел на меня. Наши глаза встретились, и тут Спун снова заржал и стал кататься по полу.

Это тип насмехается над моим горем! Хотя сам подстроил все это! Тут меня просто накрыло. Одним глотком прикончив бурбон, я завизжала:

— Fuck y-o-o-o-u!

Я впервые в жизни произнесла непристойность. Спун вдруг перестал ржать и поднялся.

— Ты становишься девушкой в моем вкусе, бэби. Наконец-то!

— Чтоб ты сдох, ублюдок!

— Молодец, Ким! Продолжай в том же духе!

Спун медленно подкрадывался ко мне. Я замерла, как лань, преследуемая хищником. Нашарив на раковине за спиной губку для мытья посуды, я швырнула ее в Спуна. Губка шмякнула ему прямо по физиономии и полетела на пол. Видя такое дело, Осборн быстро смылся под кровать, дабы избегнуть еще одного покушения. Даже не взглянув на валявшуюся на полу губку, Спун с силой схватил меня за руки. Я молча делала вид, будто сопротивляюсь, чем еще сильнее распалила Спуна. Он крепко прижался губами к моим губам, не оставляя сомнений в своих истинных намерениях, — и тут силы покинули меня, я сдалась на милость победителя.

Потом Спун положил меня на пол и принялся раздевать. Но я еще дулась на него и была холодна. Потом мне захотелось показать, что все эти штучки — только притворство. И я, обвив шею Спуна, куснула его за мочку уха. В его глазах сверкнул огонек: он оценил мою игру. Спун и правда становился моим наставником.

После любовной сцены на кухонном полу Спун назвал меня «своим перчиком». Потом «перчик», войдя во вкус, позвонил на работу и сказал, что не может выйти на сцену по причине смерти папеньки. Управляющий выразил соболезнование и разрешил взять отпуск на несколько дней. Я не испытывала никакого раскаяния, поскольку папеньки у меня не было отродясь, он сбежал еще до моего появления на свет божий. Я решила оттягиваться и дальше.

Много выпивки, немного кокаина, травка — и в этот вечер сценой стала моя квартира. Причем весьма непристойной сценой. Правда, зрителей было лишь двое — Осборн и Спун. Мы пробесились всю ночь, перепились до блевотины — и угомонились, когда уже начинало светать.

Я проснулась от жалобного мяуканья голодного Осборна. Открыла холодильник, достала банку кошачьей еды и накормила его. Потом принялась жадно хлебать молоко прямо из большого пакета. Ужасно пересохло в горле. Меня все еще пошатывало. Быстро убрав со стола остатки вчерашнего «пиршества», я вернулась в постель. Пол был такой холодный, что меня пробрала дрожь. А ледяное молоко, казалось, заморозило все мое нутро. Завернуться в мягкую простыню — и снова попытаться заснуть… Я слегка раздвинула жалюзи и посмотрела на улицу через щелку. Дождь… Кажется, зарядил на весь день. Я почувствовала себя счастливой и засунула телефон в шкаф. Дождь идет с утра, так что теперь весь день у нас будет похожим на вечер.

Я скользнула под бочок к Спуну и свернулась под одеялом. Его голое тело было лучше самой чудесной, самой шелковистой простыни.

— Кажется, дождь шумит?… — пробормотал он.

— Проснулся?

— У-гу.

— Думаю, на весь день.

— У меня такое чувство, что я покойник.

— Что, слабость?

Спун посмотрел на себя в большое зеркало, стоявшее у кровати.

— Похмелье.

— У меня тоже. Будем разлагаться дальше?

— У-гу.

Подложив под щеку руку, Спун принялся ласкать мое тело. От удовольствия я зажмурилась, как кошка.

— Ты — моя чудесная простыня, — призналась я.

Спун рассмеялся.

— А ты — мое шерстяное одеяло.

Спун походил на неотесанного, диковатого подростка, бормочущего что-то о любви. Было очевидно, что он совершенно не искушен в подобных делах. Он приводил меня в странный восторг — точно так же я просто млею от скверного, в общем, певца Чета Бейкера. Когда я слышу его завывания, я просто таю, как кусок сахара.