Городской роман - Ольга Дремова

Темные глаза слегка прищурились, подчеркивая едва заметный узкий азиатский разрез, а тонкая линия губ растянулась в довольной улыбке. Хороша, нечего сказать, прямо картинка с выставки, а не девочка! Если бы мужчины знали, чего стоит женщинам подобная ухоженная внешность, то все их глупости с ежедневным бритьем показались бы им детской забавой.

Сложив губки крендельком, она приподняла подбородок и повернула голову несколько набок, любуясь формой своего безупречного лица-сердечка. Высокие, вразлет, брови, резко очерченная линия скул, длинная, изящная шея – все было в самый раз, все было, как надо.

– Да, что ни говори, а внешность – это тот же товар, – со знанием дела резюмировала Ксюха, снимая волглое полотенце с головы. Длинные черные пряди рассыпались по плечам, блестя и переливаясь, словно тонкие кольца змей.

По словам умудренной опытом особы, ей было всего восемнадцать с хвостиком, но по документам выходило все двадцать три. Вероятнее всего, хвостиком она называла как раз те пять лет, которые провела в Москве, покинув славный город Севастополь и переместившись из-под крылышка родителей на вольные харчи.

Несмотря на все усилия Оксаны, московские институты дверей перед ней открывать не спешили, и главной причиной было отсутствие ерундовой бумажки о законченном среднем образовании. Да, одиннадцатого класса она не оканчивала, ушла из школы в десятом, ну и что из этого? Между прочим, их школьная литераторша говорила, что у Горького всего два класса за плечами было, а не дурнее других оказался, в люди вышел и на паперти не побирался. Да мало ли таких, как она? Не всем же быть ботаниками. Естественно, что институтская корочка нужна, разве с этим кто спорит? А учебу можно было и в седьмом задвинуть, все равно она уже ни хрена не понимала, о чем на уроках толкуют. Хорошо еще, что папочка подсуетился, а то бы ее еще раньше выперли из школы со свистом.

Да… Странное дело, если учесть, что за деньги можно купить многое, а за большие деньги – почти все, то уму непостижимо, почему ее дорогие предки не смогли уломать бывшую директрису школы приписать всего один годик и заполнить этот чертов аттестат. Ведь звонила же она им, говорила, что это для нее крайне важно, так ведь нет, моральные принципы важнее благополучия собственной дочери.

А между прочим, она не только для себя старается, но и для них тоже. Кто, кроме нее, сможет им помочь? В Москву они ехать не против, а как, скажите на милость, она их перетащит? Или они думают, что она так и будет всю жизнь в ресторане подносы таскать и улыбаться богатым разжиревшим хмырям в ожидании щедрых чаевых?

Хорошо еще, что ее предыдущий бой-френд оказался не жадным; денег, что он ей отвалил, еще года на два безбедной жизни хватит, но молодость не вечна, и так молодежь на пятки наступает, года через три-четыре официанткой она работать уже не сможет, и что тогда, куда бежать? Времени остается все меньше и меньше, а зацепиться за Москву основательно, так, чтобы ее потом отсюда не выковырнуть, пока не удается.

Ксюха сморщила нос и недовольно вздохнула. Задачка… Существовать вместе – пожалуйста, а руку и сердце предлагать что-то никто не торопится. А всего-то и дел, что найти мужичка, чтобы с квартиркой и прописочкой подсобил, а еще лучше, чтобы и в институт протолкнул сразу. Ничего, не развалимся, потерпим этого козлика чуток, а потом пинка ему дать – и к стороне.

Уж как найти денежек, она сообразит, а эта конура съемная надоела ей до печенок и не до старости же ей по чужим углам мыкаться. Конечно, лучше, чтобы и прописочка, и денежки, и полная свобода действий были в одном флаконе, но сразу и рыбку скушать и на паровозике покататься не получится, поэтому нужно все делать постепенно.

Нет, что за жизнь такая пошла, всего нужно добиваться самой, никто помочь не хочет! Время идет, а КПД у нее как у паровоза. Ладно, придется заняться этим вопросом вплотную, а то как бы поздно не стало.

Май две тысячи четвертого выдался влажным, но теплым. По ночам шли дожди, зато днем на небосклон обязательно вылезало солнышко. Полюбовавшись на свое отражение в лужах, оно начинало наводить на земле порядок: старательно стряхивая остатки капель, проводило теплой ладошкой по крышам, вытирало скамейки в скверах и парках. Набрав побольше воздуха в толстые щеки, оно гоняло теплый ветер по проспектам и дворам, высветляя мокрые тротуары почти до белизны. Утомившись, забиралось обратно наверх, осматривая результаты своего труда и сияя на небе довольным круглым пряником.

Еще два дня назад начальник Анатолия, заведующий кафедрой зарубежки, Леонид Николаевич Кленов, встретив его в коридоре, пригласил на свой юбилей в ресторан.

– Как-никак пятьдесят пять стукнуло, надо это дело отметить, – добродушно улыбнулся он.

– Зачем же сразу «стукнуло»? – не согласился Анатолий, – пятьдесят пять для мужчины – это так, семечки.

– Если и семечки, то как пить дать пережаренные, – покачал головой тот. – Ты еще мальчишка, тебе пока этого не понять.

– Да мне самому скоро пятьдесят будет, – откликнулся Толик.

– Эх, дружочек, мне бы сейчас твои сорок восемь, так я бы… – Кленов расправил плечи и, выпрямив спину, стал выше ростом. – Вот когда тебе исполнится, как мне, пятьдесят пять, тогда ты вспомнишь меня и скажешь: «А прав был Николаич». Знаешь, такая дата – это не стукнуло, а, скажу я тебе, шарахнуло, вот какие, брат, дела, понимаешь, маленькие, но уголовно наказуемые. Ну да ладно, ты придешь?

– Непременно, – кивнул головой Анатолий.

– Тогда послезавтра в восемь встречаемся у входа в ресторан. Только будь человеком, чтобы никаких «я за рулем» не было – гулять так гулять.

– Хорошо, обещаю, Леонид Николаевич.

– Светочке передай, что я ее тоже буду рад видеть.

– Передам.

Отмечали праздники на кафедре всегда дружно и шумно, огромной веселой компанией. Когда Анатолий только устроился на работу, эта традиция уже была; наверное, она прижилась на кафедре еще с незапамятных времен, да так и осталась, переходя от старой гвардии к новому поколению по наследству.

С одной стороны, это было хорошо. Если учесть, что сотрудников было много, да почти все они имели свою половину, то нетрудно представить, что серые трудовые будни частенько чередовались с милыми сердцу праздниками, скрашивая нелегкий педагогический хлеб.

Но, с другой стороны, Анатолий был бы не против хотя бы изредка устраивать разгрузочные дни в одиночестве, без Светы. На самом деле, он прекрасно относился к обществу жены, гордясь ее красотой и чудесными манерами, но искренне считал, что ничего плохого в его мыслях не было. Нельзя же крутиться с одним и тем же человеком каждый день двадцать пять лет бок-о-бок и не надоесть ему?

Живя безвыездно в малогабаритной двухкомнатной квартирке почти двадцать три года, он мечтал о том времени, когда они с женой наконец-то выплатят оставшийся взнос и переедут в трешку. Конечно, если подумать, то с двумя детьми и трешки маловато, тем более что дети разнополые, но это все же лучше, чем существовать на голове друг у друга, занимать очередь на просмотр телепередачи за несколько дней вперед и бродить по квартире в потемках на цыпочках, чтобы не разбудить уснувших ребятишек.