Сонные глазки и пижама в лягушечку - Том Роббинс

Пьяный разум удрученно созерцает черную звезду, под которой вам довелось родиться. Жалость к себе – отвратительное чувство. Однако сейчас вы впрыскиваете эту жалость себе в душу лошадиным шприцем… и вдруг замечаете, что Ларри Даймонд оставил свой пост у стойки бара и направляется прямиком к вашему столу. «Фу, какой мерзкий тип! – думаете вы. – У него даже походка как у изгоя!»

– Как дела, Ларри? – приветствует Фил.

– Мистер Даймонд, если не ошибаюсь? – Глаза Энн Луиз вспыхивают ярче, чем кончик ее сигары.

Мистер Даймонд не обращает на них внимания. Минуту он разглядывает вас, покачиваясь, как разношенный хомут на шее вечности, а потом произносит:

– Могу поспорить: у нас есть что-то общее.

– Сомневаюсь, – отвечаете вы. – Я ведь еще не пошла ко дну.

В ухмылке Ларри жутким образом сочетаются жестокость и щедрость, враждебность и восхищение; воспаленные глаза напоминают испанские орешки, исполняющие демонический канкан.

– Я подошел не за тем, чтобы говорить о работе. – Он кивает туда, где только что стояла ваша тарелка. – Я ведь тоже ел спаржу. Понимаете, что это значит? В течение следующих пяти часов наша моча будет пахнуть одинаково!

По крайней мере хоть погода хорошая. Зимние сиэтлские дожди, которые обычно цепляются за заплесневелый грязно-серый хвост дождей осенних, иссякли на прошлой неделе, и теперь с каждым днем небо делается светлее и выше – кажется, что оно сорвалось с якоря и дрейфует прочь от Земли. Апокалипсис наоборот. Говорят, во время биржевого краха 1929 года небо было черно от миллионеров, выпрыгивающих из окон. Вы задираете голову: вечер тихий и ясный, в небе ни одного миллионера. Даже пуговичка от миллионерского пиджака не падает на ваше смазливое личико.

А вы ведь и в самом деле красивы, Гвендолин! И порой даже жалеете об этом. Красота приводит к неприятным столкновениям, после которых приходится поспешно покидать «Бык и медведь». Правда, справедливости ради отметим: такие ухажеры, как Ларри Даймонд, вам еще не попадались. После его возмутительной реплики – кстати, чрезвычайно развеселившей Фила и Энн Луиз – вы подхватили сумочку и с достоинством, хотя и покраснев, попытались ретироваться в туалет. Ларри перекрыл вам дорогу. Возможно, он просто хотел извиниться; вы не дали ему такого шанса:

– Отойди, дикарь африканский!

Фраза должна была прозвучать холодно и вразумляюще (хотя откуда взяться холоду в голосочке, который годится лишь для того, чтобы лелеять лютики и убаюкивать клубничку?), Ларри, однако, отреагировал так, словно ему одновременно дали пощечину и подарили кучу денег. Его пьяная агрессия улетучилась быстрее, чем реклама поливальных установок из памяти жителя республики Бангладеш: взгляд прояснился, стал подозрительным, умоляющим.

– Дикарь – в смысле хам? Или дикарь из племени бозо?

Вы не нашлись, что ответить, – такой Ларри был даже страшнее, чем давешний развязный шутник. Он схватил вас за плечи, вплотную приблизил небритое лицо. Судя по виду, от него должно было мерзко вонять, но, к вашему удивлению, запах оказался даже приятным: что-то металлически-сладкое, как жестянка с фруктовыми леденцами. Это, впрочем, отнюдь не утешало. Ларри встряхнул вас за плечи:

– Хам или бозо?!

– Х-хам! – пискнули вы, ожидая в ответ как минимум телесных повреждений. Но он лишь разочарованно улыбнулся и разжал руки.

На непослушных ногах вы ринулись к дверям и выбежали на улицу, где и стоите сейчас – на апрельском ветру, запрокинув голову, наблюдая, как небо улетает дальше звезд.

В таком состоянии садиться за руль – явная глупость. За «порше» еще не выплачен кредит, осталось тридцать тысяч, а с вашей удачливостью поездка непременно закончится столкновением с каким-нибудь твердым тупым объектом, да еще и штраф возьмут. Отель «Виржиния» в десяти минутах ходьбы; тем не менее, осмотревшись по сторонам, вы отказываетесь и от пешей прогулки.

Центр Сиэтла в наши дни напоминает трущобы Калькутты – улицы буквально кишат бомжами, бродягами, нищими, маньяками, психопатами, наркоманами, калеками, грабителями, насильниками и прочими уродами. Как только прекратился дождь, они выкатились, вышли, выползли, выбежали, выковыляли и вывалились на городские тротуары из подворотен, подъездов, подвалов, канализационных труб, помоек и заброшенных зданий – и заиграли на шарманках, разложили барахло, расставили рукописные плакаты, предрекая конец света…

Некоторые из этих созданий выглядят угрожающе, других просто жаль. Например, семейка, сидящая полукругом на ступеньках молочного магазина: папа-попрошайка, мама-попрошайка, сынишка-попрошайка и младенец-попрошайка – обмотанные лохмотьями, сверкающие соплями, обветренные и больные, но не теряющие надежды, что рано или поздно придет добрый самарянин, посланник церкви или правительства, и утрет им сопли и вручит ковер и телевизор. К вашей чести, Гвендолин, вы даже испытываете к ним сострадание. Точнее, это напоминает недоумение. Странные, непостижимые существа! Как они дошли до такой жизни? Куда девались их опрятные дома и садовые участки? Куда, наконец, утекли деньги?

Деньги. Любимые и желанные. Кыо-Джо утверждает, что все седые волосы, в количестве двадцати трех (она сама считала), появились в вашей черной филиппинской шевелюре исключительно из-за страсти к наживе. На самом деле виновата валлийская кровь вашей матери: стремление к стяжательству больше похоже на животный инстинкт, чем на осмысленную скупость. Вам уже скоро тридцать, и часики тикают, подстегивая желание обзавестись… нет, не детьми – серьезными деньгами. Разбухнуть, забеременеть созревающим богатством – и разродиться звенящим потоком серебряных долларов, подобно игровому автомату.

Увы, денег нет, они куда-то пропали. Сбежали из Америки, перебирая маленькими зелеными ножками. А ведь Америка их так любила! Первыми пострадали ленивые и тупые, а теперь очередь дошла и до вас. От этих мыслей сердце сжимается в комок: черта с два младенец-попрошайка получит эту пятерку, которую вы то ли спьяну, то ли из жалости достали из сумочки. Дудки, ребята! Проблемы с деньгами? Ха, они у вас всю жизнь! Зато кредит за «порше» не нужно выплачивать.

Однако перед тем как поймать на углу такси, вы все же лишаетесь драгоценной пятерки. Она достается древнему оборванному старцу, чья борода развевается на ветру, как асбестовое мочало. У старца на груди висит плакат – пляшущие кривые буквы: «МЕНЯ УБИВАЮТ СО ВСЕХ СТОРОН». Этому вы не можете не симпатизировать.

У таксиста типичная ямайская прическа. Бессчетные часы, убитые на скручивание и разлохмачивание, не пропали даром – шевелюра напоминает колонию длинных мохнатых червей. И пахнет он плюс ко всему точь-в-точь как ваш отец. Иными словами, весь провонял марихуаной. Почему вы постоянно притягиваете таких людей? Хотя, если подумать, все правильно: раз уж человек настолько неразборчив, что соглашается на встречу с немыслимой Кью-Джо, то таксист, везущий его к месту свидания, должен соответствовать случаю.