Эхо - Пэм Муньос Райан

Позже, у себя дома, он шепотом, на ухо, рассказал папе и маме обо всем, что с ним случилось, начиная с того, как утром купил у цыганки книгу и губную гармонику.

— Айнс, Цвай и Драй меня спасли. Они вывели меня из леса.

Родители переглянулись, подняв брови.

— Ну-ну, — сказала мама. — В наш город уже давно не заходили цыгане. Ты, должно быть, нашел гармонику в лесу, где ее обронил еще какой-нибудь непослушный мальчишка. И потерялся ты не вчера, а сегодня утром. Отдыхай, ты сильно головой ударился — вон какая шишка на затылке.

Отто заснул, сжимая в руке губную гармонику.

Вскоре Отто поправился, но с губной гармошкой больше не расставался, всюду носил ее с собой. Своим друзьям и вообще всем, кто соглашался слушать, он рассказывал о сестрах Айнс, Цвай и Драй. Через месяц эти рассказы всем надоели, над ним стали смеяться. Только Матильде не надоедало слушать эту загадочную историю.

Однажды папа усадил Отто рядом с собой, чтобы серьезно поговорить:

— Люди думают, что у тебя с головой не все в порядке. Ты заблудился и сам себя спас, играя на губной гармошке, вот и все. Я слышать больше не желаю о цыганах, книжке, воображаемых сестрах и волшебной гармошке!

Чтобы не огорчать родителей, Отто убрал губную гармонику и больше не выносил ее из дому. Он перестал вслух вспоминать историю трех сестер. Вскоре жизнь опять вошла в привычную колею.

Но когда Отто чего-нибудь пугался, он тайком доставал губную гармонику, играл какую-нибудь песню и в мечтах находил знакомое удивительное ощущение счастья и покоя. Каждый раз к нему возвращались воспоминания о рассказанной в книжке истории и о том, что случилось в лесу: хитрость короля, путешествие повитухи, заклятье ведьмы, встреча Отто с Айнс, Цвай и Драй и данное им обещание.

Он все время помнил, что ему доверено их будущее. И что гармоника хранит в себе их самую заветную надежду: быть свободными, быть любимыми, вырваться из древесного круга, чтобы когда-нибудь их история смогла быть дописана.

Отто не забыл, что их странствие к спасению чьей-то души на пороге смерти начнется, когда он отправит гармонику в мир… Когда придет время.

Он — вестник.

Октябрь 1933 г.

Германия,

город Троссинген[5] в земле Баден-Вюртемберг

БРАМС. КОЛЫБЕЛЬНАЯ

Музыка: Иоганнес Брамс

Стихи из сборника немецкой народной поэзии «Волшебный рог мальчика»

Фридрих Шмидт стоял на пороге своего дома в маленьком городке между Шварцвальдом и Швабскими Альпами и притворялся, будто ему не страшно.

Сверху ему были видны крыши Троссингена, а над городом, словно старинный замок, высилось здание фабрики. Над фабрикой возносилась ввысь дымовая труба, выпуская белый столб дыма, словно маяк на фоне пасмурного неба.

За спиной Фридриха стоял отец.

— Сынок, дорогу ты знаешь. Мы по ней сотни раз ходили. Помни, у тебя такое же право находиться на улице, как и у всякого другого. Дядя Гюнтер встретит тебя у ворот.

Фридрих кивнул, расправив плечи:

— Не беспокойся, отец, я смогу!

Он очень хотел верить собственным словам. Верить, что сделать такую простую вещь — дойти в одиночку до работы — будет легко. И совсем не нужно, чтобы отец наблюдал за ним, словно ястреб, защищая от испуганных прохожих и заслоняя от любопытствующих зевак. Фридрих шагнул вперед, потом обернулся помахать на прощание.

У папы волосы распушились вокруг головы седым нимбом, придавая слегка безумный вид. Ему шло. Папа в ответ поднял руку и улыбнулся Фридриху, но улыбка была не такой жизнерадостной, как обычно, скорее тревожной. Что это, у него в глазах слезы?

Фридрих вернулся и крепко обнял отца, вдыхая знакомый запах канифоли и анисовых леденцов.

— Все будет хорошо, отец! Наслаждайся жизнью, сегодня ведь ты первый день на пенсии. Пойдешь кормить голубей со старичками?

Отец рассмеялся и отодвинул от себя Фридриха на расстояние вытянутой руки:

— Ну нет! Разве я похож на завсегдатая парковых скамеечек?

Фридрих покачал головой, довольный, что развеселил отца.

— Чем ты будешь целый день заниматься? Надеюсь, ты подумаешь о том, чтобы снова выступать.

Давным-давно отец играл на виолончели в Берлинском филармоническом оркестре, но когда женился и у него появились дети, он нашел более практичную работу на фабрике. Мама умерла вскоре после того, как родился Фридрих. Отцу пришлось одному растить Фридриха и его сестру Элизабет.

— Вряд ли я стану играть в оркестре, — сказал отец. — Но ты не беспокойся, занятия у меня найдутся. Книги, концерты, ученики-виолончелисты. А еще я хочу организовать ансамбль камерной музыки.

— Отец, у тебя энергии хватит на троих!

— И это хорошо, ведь сегодня приезжает твоя сестра. Элизабет мигом начнет командовать, и вот тогда мне, конечно, понадобятся силы. Я уговорю ее снова играть на фортепьяно, мы сможем возобновить музыкальные вечера по пятницам. Сегодня и начнем. Я по ним скучаю.

Фридрих тоже скучал по домашним музыкальным вечерам. Сколько он себя помнил, каждую пятницу после обеда приходил к чаю дядя Гюнтер, папин младший брат, со своим аккордеоном. Отец играл на виолончели, Фридрих — на губной гармошке, хотя и на виолончели он тоже умел, если честно. Элизабет играла на фортепьяно. Отец и Элизабет постоянно спорили — обо всем, начиная с выбора песен и заканчивая тем, в каком порядке их исполнять. Фридрих уже бросил гадать, то ли отец с Элизабет во всем противоположны по характеру, то ли слишком похожи. И все же это были его самые счастливые воспоминания: польки, народные мелодии, пение и смех, и даже препирательства.