Летоисчисление от Иоанна - Алексей Иванов

— Лучше поплачь, дочка, — сдавшись своему бессилию, попросил он и чуть приобнял Машу. — Горе, конечно… Но хуже-то уже не будет… А я тебя к добрым людям пристрою.

— Я мальчонкой был, у меня мати на глазах умерла, — через костёр в утешение девчонке проскрипел Данилыч. — А тятьки я и не помню. Сам у деда Селивана вырос… Оклемаешься, Машка.

— Ты молись, Машенька, — сказал Филипп. Не находилось у него других советов. — Господь помилует. Легче будет.

Филипп чуть встряхнул Машу, словно хотел расколдовать, расшевелить. Маша покачнулась, как кукла.

— Моя матушка жива, — голосом старушки-богомолицы сказала она. — Богородица моя матушка.

Филипп прижал Машу к себе и задвигал бровями, размышляя. Девчонка спятила. Мудрено ли от такого ужаса? Но ведь Христу блаженные ещё дороже.

— Молись, молись, дочка, — убеждённо сказал Филипп. — Господь не оставит.

Багрянец рассвета на каждом шатре проезжей башни облизал по одной грани. За частоколом в тёмно-синем небе высоко стояли белёсые столбы дымов, розовеющие с восточной стороны.

Перед закрытыми воротами башни с ноги на ногу переминалась толпа, сикось-накось сгрудились сани, качали головами замёрзшие лошади, укрытые дерюжными и соломенными попонами.

— Долго ещё морозить будут, иуды? — гудело в толпе. — Видать, с перепоя проснуться не могут… Околеешь тут! Коней застудим! Всю ночь смотрели, как мы пляшем, да с нас же и деньги дерут!

Филипп и Маша сидели в санях под одной шубой. Возница на передке саней нахохлился, задрав воротник, и дремал.

— Не застыла? — заботливо спросил Филипп у Маши как у больной.

Маша не ответила. Она тупо смотрела перед собой, а щёки у неё были пунцовые.

— Потерпи… Скоро до подворья доберёмся, — пообещал Филипп.

Наконец брякнул колокол. Толпа оживилась, загомонила. Те, кто топтался и грелся на ногах, полезли по своим саням. Ворота башни заскрипели и начали отворяться, отгребая снег. Из проёма башни вышли стрельцы с бердышами и отступили вбок, давая дорогу.

Толпа потекла сквозь башню. Караульщики собирали деньги.

К старшему из них протолкался Данилыч, развязал матерчатый кошель и ссыпал заранее приготовленные монеты в подставленную ладонь стрельца. Держа рукавицы под мышкой, стрелец на ладони пальцем пересчитал монеты и зажал их в кулак.

— Новое правило, — усмехнулся он, — с новгородских — втрое.

— Обдиралище! — охнул Данилыч. — Какого беса?!

— А изменники вы все, — пояснил стрелец, спуская деньги в рукавицу. Чего сочувствовать купцу, когда можно быть равнодушным?

— Ты Жигимонту своему пожалуйся, — злорадно добавил другой стрелец, стоявший рядом. — Он тебе доплатит.

Данилыч в тоске обеими руками схватился за шапку.

Филипп толкнул возницу в спину:

— Трогай, Егорыч.

Сани Филиппа в общем потоке поехали к башне.

Ремесленные слободки Москвы наползали одна на другую. Улица, по которой ехали сани Филиппа, вертелась между слободками, как собака между торговцев блинами. Филипп крутил головой.

Литейная слобода встречала свежими пушками, что лежали и остывали в растаявшем снегу. Над литейными избами из кирпичных труб печей-домниц валил дым. Во дворах стояли короба с углём и рудой. Филипп увидел, что в одном дворе на козлах вытянулся орудийный ствол, а рядом на коленях стоит мастер и простукивает ствол деревянным молотком, сдвинув с уха шапку набок.

Филипп не выдержал.

— Ох ты, батюшки! — по-мальчишески застонал он и виновато глянул на Машу: — Прости, Машенька, не могу!..

Филипп торопливо выбрался из саней и поспешил к мастеру.

— На раковины простукиваешь? — спросил он. — Чей состав у бронзы? Свейский или фряжский?

— Свейский плотнее будет, — неохотно ответил мастер.

— А изложницы в сырую землю закапываешь или в сухую?

— Какая есть, — буркнул мастер. — Но в сухую лучше.

— Уголь толчёте? — не унимался Филипп. — По долям как?

— Толчём. Три доли берёзовый и одна — еловый. Берёзовый медный сок забирает, а еловый от нагара. — Мастер внимательно вгляделся в Филиппа. — А ты кто? Литейный, что ли?

— Пока не литейный, — смутился Филипп. — Умом знаю, а руками не пробовал… Дозволишь потом прийти поговорить, посмотреть?

— Ну, приходи, — неласково согласился мастер. — За погляд денег не берём.

Филипп искренне поклонился:

— Бог в помощь, работник.

Филипп уже давно привык скрывать от других, что он ничего не понимает в людях. Старается быть добрым и справедливым — и всё. Ещё истовее Филипп скрывал, что ничего не понимает в Господе, — просто верит Христу, как мальчик. А вот в ремёслах он понимал.

Сани Филиппа ехали по улице, а Филипп шагал обочиной и с любопытством озирал чужую работу.

На лубяных дворах громоздились новые срубы, вороха брёвен и досок, кучи щепы и коры. На срубах верхом сидели плотники и тюкали топорами. Слышалось шорканье пил.

Филипп подошёл и пошлёпал ладонью по выпуску венца.

— Откуда такая сосна хорошая? — спросил он.

— Коломенская, — сверху пояснил плотник.

— Как сушили?

— Полный круг — от осени до осени.

— А чем венцы проложили? Мхом? Паклей? Лыком?

— Старыми мочалками и драными бородами, а чем ещё прокладывать? — Плотник вогнал топор и уставился на Филиппа. — Ты чего спрашиваешь? Сруб купить хочешь?

Филиппу нравились эти люди — умелые, несговорчивые, хитрые.

— Мне мастерство любопытно, — простодушно пояснил Филипп.

— Всё по правилам сделано, не бойся, — снисходительно и важно сказал плотник. — На Москве живём, не в Спасо-Козлохвостове.

В Кузнечной слободе воевода Иван Колычев за ворот вытащил из кузницы кузнеца, одетого в кольчугу. Колычев был зол — да сейчас он всегда был зол. Только злость сдерживала смертную тоску. В руке у Колычева блестела сабля.

— А не боишься — саблей полосну? — Колычев потряс кузнеца. — Проверю твою работу?

Сани Филиппа проезжали мимо по улице, а Филипп шагал за санями. Увидев Колычева, Филипп едва не споткнулся.

— Егорыч, помедли, — крикнул Филипп вознице.

Сани остановились. Филипп тоже остановился. Неужели этот детина — его племянник Ванька?.. Колычев словно почувствовал спиной взгляд Филиппа и оглянулся, отпуская кузнеца.

— Не узнал, Ваня? — робко спросил Филипп.

— Дядя Фёдор?.. — удивился Колычев и вдруг помрачнел. — Быстро же ты прискакал, — с ненавистью сказал он.