Только моя Япония (непридуманное) - Дмитрий Пригов

Одна русская же, ныне постоянно живущая в Киото, тоже поведала мне нечто подобное. Буквально те же десять лет назад на улицах города цивилизованные японцы хватали ее за обнаженные руки, принимая их наготу как знак доступности, потому что женщинам вплоть до недавних лет было несвойственно и неприлично появляться на улицах с обнаженными руками и ногами даже в чудовищную жару. Прямо как в общеизвестном месте обитания наиортодоксальнейших евреев Меи-Шерим в Иерусалиме, где тебя, вернее, вас, если вы — женщина, могут и кислотой попотчевать за возмутительное появление с отвратительно, просто мерзостно голыми по локоть руками или до коленей ногами. Да их можно и понять. Я сам по временам испытываю подобное же. Собственно, кислота была в ходу и у нас, на Сиротском. Помню нашумевший на всю Москву случай, когда молодая женщина из соседнего дома плеснула в лицо соблазнительнице, уведшей у нее молодого мужа-футболиста, кумира молодежи нашего двора, флакон этой всепожирающей жидкости. Но там все участники и участницы были с в меру обнаженными руками и ногами. Так что не это было причиной. Ну, нынче и тут все пошло наперекосяк, в смысле наоборот — все вошло в привычную нам норму. Я имею в виду Японию, так как в районе Меи-Шерим все по-прежнему сохраняется в непоколебимой традиционной благости — и в смысле нарядов, и в смысле кислоты. Здесь же девицы уже носят шорты короче трусов, да и майки, еле-еле прикрывающие ныне общедоступный созерцанию народов всех стран всего просвещенного света верх развитого женского организма.

Вот уже и время, проведенное в Стране восходящего солнца, стало переваливать за рубеж, обозначенный как возникновение первых сомнений в способности и нужности что-либо писать или описывать. Однако, изобретя некий обходный маневр, я все-таки нашел в себе силы уверенно и обстоятельно продолжать. Вот этот маневр —

К примеру, можно и по-другому. Случай частый и бывалый. Доезжаешь до Шереметьева на машине, в общем-то похожей на все машины во всем мире (если особенно не вдаваться в подробности дизайна и двигательной части и быть чем-то немного озабоченным, что несложно при такой-то жизни). Приезжаешь в аэропорт, который, по сути, похож на все аэропорты мира. Садишься в самолет, трудно различаемый по национальной или какой там еще иной принадлежности (при достаточной унифицированности внутреннего дизайна, обслуживания, да и нехитрой пищи-выпивки). Летишь несколько часов в непонятном почти провале, неидентифицируемом пространстве-времени. Прилетаешь в похожий аэропорт. На неразличимой машине тебя везут в гостиницу, чрезвычайно напоминающую любую другую такого же класса в любой другой части обитаемой цивилизованной Вселенной. Правда, иногда в гостинице похуже, похлипче, бывает, что туалет вынесен куда-то там наружу. Иногда и душ в дальнем конце коридора. Это действительно неудобно и неприятно. Однако такое в нынешнем регулярно и монотонно обустроенном мире встречается столь редко, что и недостойно упоминания. Утром потребляешь или не потребляешь заведенный всеобщим нудным человеческим распорядком завтрак (я так почти никогда не потребляю по причине позднего вставания и отвратительной раннести этого мероприятия). Но знаю, что наши ребята, до сих пор бережливые и настороженные, всегда неукоснительно потребляют его, вскакивая чуть свет и устремляясь в место питания, унося даже с собой на обед и ужин запасливо тайком смастеренные бутерброды с колбаской, ветчинкой или сырком. Да кто же осудит их даже морально, тем более что юридическому преследованию подобное вообще не подлежит.

Так вот потом идешь в музей, или выставочный зал, минимально разнящийся с подобными же в крупных городах всего света. Делаешь привычную свою инсталляцию, которую ты нудно и надоедливо воспроизводишь уже на протяжении многих лет по всем городам и весям. Или, как вариант, читаешь набивший тебе уже самому оскомину привычный набор никому не понятных русских высоких и заунывных стихов. На открытие выставки или чтений собирается привычный народ, изъясняющийся с тобой, да и между собой, так как всегда и везде полно иностранцев, на столь же чуждом им, сколь и тебе, как бы английском. После этого следует визит в столь же рутинный уже итальянский ресторан местного разлива. Впрочем, ресторан весьма итальянский и неотличимый от прочих заведений по всему миру с итальянской же кухней, поскольку содержится обыкновенным, неотличимым от других итальянцев, итальянцем, поселившимся здесь давно и навсегда несколько поколений назад, но болеющим за итальянский футбольный клуб типа «Милана» и развесивший по стенам фотографии Рима, Флоренции, Софи Лорен, Паоло Росси, Баджио и Папы Римского в полном папском облачении и с поднятой для благословения старческой дрожащей рукой. После этого возвращаешься в гостиницу. Наутро в той же или подобной же машине снова в аэропорт. Самолет. Шереметьево. Машина. Дом. Где был? Был ли? Сейчас ли или уже в прошлый раз? Ты ли или кто другой? Вообще, о чем все это? Кто навел на тебя морок?' С какой такой своей коварной целью? Куда бежать дальше?!

Да никуда. Стой на месте и терпи. Принимай все смиренно, как с пониманием и смирением принимаешь недвижимое и постоянное пребывание в одном неложном месте своей земной прописки и приписки — в милом моем Беляеве, например.

Кстати, как-то подобным образом прибыв откуда-то куда-то, извинительно-виновато, то есть заранее сам себе простив эту вину, я заявил:

Извините, но я не говорю по-датски. —

Да мы тоже по-датски не говорим, — был мне ответ.

И действительно, они по-датски не говорили, так как это была какая-то совсем уж другая, неведомо какая, страна, где даже не подозревали, как это — говорить по-датски.

Но вообще-то для тех, кто бывал и знает, все города мира почти одинаковы под быстрым, сканирующим их принципиальную структуру, взглядом. Везде присутствуют (я не поминаю такой, уже вызывающий скуку и даже досаду, пример всех борцов за кулинарную национальную независимость, как Макдональдс) мостовые, проезжие части, переходы, дорожные происшествия и заторы. Для тех же, кто озабочен проблемой и способом захвата власти, наличествуют разновременной постройки и возведения мосты, почтамт, телефон и телеграф, казармы и арсеналы. Везде есть рестораны. Да, рестораны есть везде. В ресторанах присутствуют высокие европейские или низенькие азиатские столы, покрытые или не покрытые скатертями, меню и персонал, называемый официантами. Иногда бывает даже и метрдотель. В маленьких и уютных ресторанчиках в боковых улочках между посетителями прохаживается и сам полноватый усатый улыбчатый владелец, наклоняясь к столикам и ласковым голосом расспрашивая посетителей:

Как вам у нас нравится? —

Приятно. —

И мне приятно, если посетителям приятно. Приходите еще раз. —

Обязательно придем. —

Конечно, сейчас я говорю и буду говорить о банальном. Настолько банальном и самоочевидном, что даже приличным людям как-то не приходит в голову в приличном обществе заикаться об этом. Самому просто стыдно упоминать о подобном. Но к счастью, во мне еще не умер прямодушный и простой паренек из двора на углу Мытной улицы, близ Даниловского рынка. Все, о чем я поминаю сейчас, как бы само собой разумеющееся. Вот я и буду говорить о нем, как о само собой разумеющемся. Оно известно всем и везде, что можно было вроде бы заняться чем-нибудь более оригинальным и невероятным. Но я об этом. Именно об этом! Слишком уж наболело. Да к тому же все равно ведь кто-нибудь иной, в результате, не выдержит и выскочит и выкрикнет: