Американец, или Очень скрытный джентльмен - Мартин Бут

Большую часть этих писем отправляю я сам: отлучаясь из города, я посылаю самому себе один-два пустых конверта или надписываю открытку, изменив почерк, будто она от родственника. У меня есть несуществующая любимая племянница, которая зовет меня Дядей и подписывается Щеночек. Я шлю пустые конверты с наклеенной маркой в страховые и туристические компании, продавцам таймшеров, издателям торговых каталогов и прочим производителям докучливой рекламы: в результате меня бомбардируют цветными буклетами со всяким бредом — как можно по дешевке выиграть машину, или поездку во Флориду, или ежегодный доход в миллион лир. Для большинства людей эта рекламная макулатура — настоящее бедствие. В моем случае она придает лжи дополнительное правдоподобие.

Почему господин Мотылек? Да очень просто. Я их рисую. Здесь считают, что так я зарабатываю на жизнь — рисуя бабочек и мотыльков.

Это очень удобное прикрытие. Окрестности городка, еще не искалеченные сельскохозяйственной химией, не изуродованные тяжелыми ногами человека, просто кишат бабочками. Есть среди них крошечные голубянки: мне очень нравится их рассматривать, мне доставляет огромное удовольствие писать их портреты. Размах их крыльев всего-то с небольшую монетку. Цвет у них переливчатый, переходящий из тона в тон, — от яркой летней небесной лазури до бледной выцветшей голубизны — в пределах всего нескольких миллиметров. На крыльях у голубянки крошечные крапинки, черно-белые ободки, а на удлиненных кончиках задних крылышек видны микроскопические хвостики, будто крошечные шипы. Точно отобразить одно из этих созданий — нелегкая задача, она требует внимания к деталям. А в деталях, в мелких подробностях вся суть моего существования. Только благодаря неустанному пристрастию к деталям я до сих пор и жив.

Чтобы добавить правдоподобия обману и отвести последние подозрения, я объяснил синьоре Праске, что Леклерк — это французский вариант фамилии Клерк (и Кларк), а Гиддингз — мой творческий псевдоним, им я подписываю свои картины.

Дабы запутать ее еще больше, я однажды намекнул, что художники часто живут под вымышленными именами, чтобы их не беспокоили: невозможно работать, объяснил я, когда тебя постоянно дергают. Это мешает сосредоточиться, от этого падает производительность, а типографы, аукционисты, редакторы и авторы требуют, чтобы работу сдавали в срок.

С тех пор меня иногда спрашивают, правда ли, что я работаю над очередной книгой. Я пожимаю плечами и говорю:

— Нет, я сейчас занят подбором иллюстраций. На будущее. Некоторые предназначены для галерей, — говорю я. Я намекаю, что мои работы покупают собиратели миниатюр и энтомологи.

В один прекрасный день мне приходит письмо, отправленное из некой южноамериканской республики. На него налеплены цветистые марки с изображением тропических бабочек, того вульгарного толка, который так по душе диктаторам. Цвета слишком кричащие, чтобы быть естественными, слишком аляповатые, чтобы быть правдоподобными, своей яркостью они напоминают ряды медалей, врученных себе любимому собственной рукой, обязательный элемент костюма любого генералиссимо.

— Ха! — воскликнула синьора Праска понимающим тоном. Потом помахала рукой.

Я заговорщицки улыбнулся в ответ и подмигнул.

Они полагают, что я делаю дизайн почтовых марок для банановых республик. Я не собираюсь рассеивать это полезное заблуждение.

Для некоторых мужчин Франция — это страна любви, где женщины податливы и прелестны — с огромными глазами, в которых светится невинная похоть, с губами, которые только и просят ласк и поцелуев. Земля там дружелюбна — мягкие неолитические всхолмья Дордони, иззубренные Пиренеи и болотистые низины Камарга, — куда хочешь, туда и поезжай. Все там пропитано теплым солнцем, вскармливающим виноградную лозу. Мужчины видят виноградник и думают об одном — как бы полежать на солнце с бутылкой бордо и с девушкой, тоже виноградной на вкус. Для женщин французы — мужчины, которые целуют руку и галантно склоняют голову, блестящие собеседники, нежные соблазнители. Не то что итальянцы, говорят они. У итальянок небритые подмышки, от них воняет чесноком, и они быстро толстеют на макаронах; итальянцы щиплют женщин за мягкие места в римских автобусах и слишком усердствуют в постели. Так утверждают ксенофобы.

Для меня Франция — страна провинциальной тоски, страна, где цветы патриотизма нужны только для того, чтобы прикрыть землю, пропитанную кровью революции, где история началась у стен Бастилии, и начали ее орды разнузданных крестьян, вооруженных рогатинами, рубивших головы всяким «превосходительствам» — именно за это самое превосходство. До революции, утверждают французы со свойственной им быстротой речи, сопровождая слова галльским пожатием плеч, которое должно пресечь всяческие возражения, у нас были только нищета и аристократия. Теперь… еще одно пожатие плеч и вздернутый подбородок, указующий на нынешнее сомнительное величие Франции. На самом-то деле они попросту обнищали духом, а в аристократы возвели политиков. В Италии все не так. В Италии жива романтика.

Мне здесь нравится. Здесь доброе вино, жаркое солнце, люди здесь в ладу со своим прошлым, но не орут о нем на каждом шагу. Женщины неспешливы и податливы в любви — по крайней мере, такова Клара, Диндина более темпераментна, — а мужчины довольны жизнью. Здесь нет нищеты духа. Каждый духовно богат. Чиновники заботятся о том, чтобы на улицах было чисто, чтобы на улицах не было пробок, чтобы поезда не опаздывали, а из кранов текла вода. Carabineri и polizia[8]борются с преступностью — по своим понятиям, — a polizia stradale[9]следит, чтобы на магистралях соблюдался скоростной режим. Налоги собирают без избыточного рвения. А граждане тем временем живут, пьют вино, зарабатывают деньги, тратят их и не мешают Земле вращаться.

Италия — страна laissez-faire[10], буколическая анархия, которой правит любовь во всех ее ипостасях — любовь к хорошей еде, к доброму сексу, к свободе, любовь к «авось как-нибудь», к «не хочешь — не надо», но главная среди них — любовь к жизни. Национальным девизом Италии должно бы стать «senza formalita»[11]или «non interferenza»[12].

Я хочу рассказать вам одну историю. Власти Рима решили отловить злостных неплательщиков налогов — но подошли к этому не так, как в Англии, где устраивают охоту на малоимущих и терзают их, пока они не внесут в казну свои несколько пенсов. Нет, римским властям нужны были только Нероны Налогового Надувательства, Короли Казнокрадства. С целью вычислить их чиновники не стали расставлять силки в банках, изучать состояние фондового рынка и прослеживать пути движения акций. Они отправили команду сотрудников осмотреть все гавани и причалы страны и установить имена владельцев яхт, которые имеют более двадцати метров в длину. Это великолепный пример средиземноморской логики: яхта короче двадцати метров — это игрушка состоятельного человека; яхта длиннее — прихоть подлинного богача. В результате обнаружили сто шестьдесят семь яхт, о владельцах которых властям не было известно ровным счетом ничего — за теми не числилось ни налоговых деклараций, ни справок о выплатах в государственные фонды; у некоторых даже не было свидетельства о рождении. Даже на Сицилии. Даже на Сардинии.