Мистер Смит и рай земной. Изобретение благосостояния - Георг фон Вальвиц

Вольтер пробыл в Англии почти три года. После возвращения он был полон решимости больше никогда не попадать – ни социально, ни финансово-в то положение, в каком он оказался из-за побоев подручных Рогана. Социально ему это не вполне удалось, он всю свою жизнь тосковал по Парижу и по его пустому, рождённому в привилегиях обществу. В старости он даже вернулся в лоно ненавистной католической церкви, что бы под этим возвращением ни понимали он сам и его священник-духовник. Вольтер после своего пребывания в Англии обретался по большей части у границ области, на которую распространялась власть французских королей – в Бельгии, в Лотарингии, на Женевском озере, всегда на расстоянии слышимости от Парижа, где быть услышанным в конце концов было единственным, что имело значение.

В финансовом же отношении он скоро стал очень независим. К его литературному честолюбию теперь добавилась ловкость в обращении с деньгами, почти равная его словесной виртуозности и заставлявшая бледнеть иных спекулянтов на Лондонской бирже. И в самом деле, многие его тамошние деловые партнёры радовались его уходу, ибо понятие порядочного коммерсанта он так никогда до конца и не усвоил. И из Пруссии ему пришлось поспешно удалиться – из-за непорядочного мухлежа с саксонскими государственными займами, который показал, каким мало сдержанным был Вольтер, когда дело шло о получении финансовой выгоды.

В мозгу Вольтера слишком глубоко засел принцип максимизации прибыли. Он был скуп по отношению ко всем, кроме ближайших членов семьи, корыстолюбив, хитёр и, когда речь шла о деньгах, легко забывал приличия. Таким образом он стал богат и мог позволить себе любую роскошь, какую могло предложить его время. Он копил деньги, потому что накопление денег и их демонстрация доставляли ему бесконечное удовольствие и поскольку признание, которое они давали, всегда было для него самым важным. Он был капиталистом в изначальном смысле слова, он копил капитал ради него самого и хотел через проценты и инвестиции стать ещё богаче, не задаваясь вопросом, имеет ли это смысл.

Если переформулировать Вольтера несколько современнее, то он с его пониманием благосостояния недалеко ушёл от той точки зрения, что имеет хождение сегодня. Сегодня бы он, пожалуй, сказал, что благосостояние нации измеряется в stock keeping units (SKU, единицы складских запасов), в каких розничные торговцы дают оценку видам товаров у них в запасах. Если, например, у торговца на складе пять синих и три зелёные юбки, то у него два SKU. Страна благосостоятельна, если в её магазинах предлагается много SKU, ибо это означает не только то, что для каждого здесь найдётся нечто удовлетворяющее его потребностям или даже способное его осчастливить, но и то, что у людей достаточно средств, чтобы купить предложенное. И тогда можно сравнивать. У племени яномами, не тронутого европейскими влияниями и живущего между Ориноко и Амазонкой, как подсчитал Эрик Бейнхокер, генератор идей Глобального института McKinsey, в своей книге «Происхождение благосостояния» (The Origin of Wealth), вышедшей в 2006 году (содержательной и заслуживающей прочтения), многообразие товаров не бог весть какое. Оно не выходит за пределы нескольких сотен и уж точно меньше тысячи SKU. А «племя нью-йоркцев», в отличие от них, может выбирать из десятков миллиардов SKU. Выбору порядка 102 противостоит многообразие предложения величиной 1010. Вот это благосостояние! Вольтер бы рукоплескал, да и вообще великолепно чувствовал бы себя в Нью-Йорке. Благосостояния достиг тот, у кого вещей больше всех. Именно так видит дело любой ребёнок на детской площадке, и даже если бы Вольтер и сегодняшние экономисты выразили бы это сложнее, в целом они бы согласились с малышами.

С таким пониманием благосостояния Вольтер находился в радостном и открытом антагонизме с двумя большими группами хранителей добродетели своего времени. На одной стороне находились христианские традиционалисты, которые в принципе не обращали внимания на мировое богатство и ожидали истинного блага лишь в потустороннем мире. На другой стороне были буржуазные моралисты кальвинистского толка, которые – например, в Женеве или Нидерландах – хотя и имели склонность к зарабатыванию денег, но отвергали роскошь. Их излюбленным примером была Римская республика, закат которой совершенно явно был вызван всеобщей изнеженностью и отказом от строгих обычаев отцов-основателей. В своей поэме Le Mondain («Светский человек») Вольтер, напротив, констатирует:

Он считал изобилие матерью искусств и ничего хорошего не находил в природном состоянии, которому многие в то время романтично присягали. Он предполагал у людей в первобытном состоянии лишь нехватку личной гигиены и дурные манеры. «Им недостаёт ремесла и благосостояния: разве это добродетель? Это чистое невежество». Разумеется, и это стихотворение вскоре было запрещено.

В вольтеровской картине мира коммерсанты, инвесторы, спекулянты (или как уж там назывались люди, которые обращались с более-менее ликвидным совокупным основным капиталом) умножали благосостояние всего народа тем, что они в рамках закона преследовали свои экономические интересы и строили корабли, создавали фабрики и занимались торговлей. Роскошь богатых давала заработок ремесленникам и слугам. Свобода индивидуумов беспрепятственно заниматься торговлей без вмешательства церкви и без препон, чинимых привилегиями аристократов, была тем, что в итоге и двигало общество вперёд. Свобода богатеть вела к росту общего благосостояния и в конечном счёте к подъёму культуры, расцвету искусств и телесной гигиены. Материальное благосостояние и индивидуальная свобода были двумя сторонами одной и той же монеты, они обусловливали друг друга и вместе создавали основу культурного прогресса, целью которого была сладость, la douceur, цивилизации.

Вольтер так и не сочинил книгу по политэкономии, поскольку он вообще был не особенно систематичным человеком, но его политическое мышление со времён его пребывания в Англии всегда содержало в себе экономический мотив. Благодаря ему этот образ общества и человека надежно обосновался в совокупности идей Просвещения. Больше, чем кто-либо другой, он внёс свой вклад в то, чтобы заменить в головах людей рай небесный – земным благосостоянием. С его подачи экономика стала организующим принципом общества. Она стала тем средством, с помощью которого мечты о сытой жизни (новое для людей желание) могли воплотиться в жизнь. Объединив экономику и политику, Вольтер распахнул ворота в буржуазную эпоху. С тех пор как Просвещение предоставило экономике центральное место, благосостояние смогло расти и стать символом европейской цивилизации.