Чистовик - Сергей Лукьяненко

— Что случилось, гражданин? — донеслось из коридора.

И у меня похолодело в груди.

Сказано это было по-русски. Вполне чисто и правильно. Воттолько неуловимая нотка, легчайший акцент — он был чужим.

За мной охотились не наши функционалы и не наши спецслужбы.Поезд прочесывали уроженцы Аркана.

Оставалось надеяться, что Саша этого не заметит.

— Попутчик! Попутчик мой, козел! — с несколько чрезмернойэкспансивностью воскликнул Саша. — Вот, вместе ехали…

По звукам я понял, что он буквально впихнул собеседника вкупе — давая тому убедиться, что купе пусто. И тут же вытащил его обратно, кокну.

— Гнида! Пиво еще со мной пил как человек! Удрал в окнотолько что! Он, наверное, у меня бумажник спер… — Опять шорох — Саша заглянул вкупе, схватил свой пиджак… И удивленно воскликнул: — Эй… а бумажник-то наместе! Вы куда? Ошибся я, он не вор…

— Ваш попутчик — крайне опасный террорист и убийца, —ответили ему уже издалека. — Радуйтесь, что остались живы, гражданин.

Я лежал тихо, как мышь, все еще не веря, что купе необыскали. На багажной полке пахло пылью, дезинфекцией и почему-то коноплей.Впрочем, поезд южный… чему удивляться-то?

Меня спасло то, что ловцы были с Аркана, с Земли-один. Измира, где все правильнее нашего. Где граждане в большинстве своем лояльны иговорят полиции чистую правду.

— Эй… убийца и террорист… — с некоторым сомнением позвалСаша. — Ушли они.

Я выглянул вниз. Спрыгнул на полку.

В вагоне было тихо. Пассажиры будто почуяли неладное — есликто и проснулся, то сидел по купе не высовываясь.

Саша смотрел на меня все с тем же сомнением — «правильно лия делаю?».

— Пока, — сказал я и, пригибаясь, побежал к выходу извагона.

Купе проводников было открыто. На перроне стояли ишушукались, что-то разглядывая, обе проводницы. Я глянул с лестницы им черезплечо: это был листок с моей фотографией. Текст под фотографией я читать нестал — спрыгнул к проводницам и тихо произнес:

— Жить хотите?

Та, что постарше, закивала и прижала ладони к лицу. Та, чтопомоложе, открыла рот, собираясь завизжать.

Я зажал ей рот рукой. И сказал:

— Хочешь, чтобы детки твои спокойно во дворе играли?

Глаза у проводницы округлились, она будто окаменела.

— Тогда — обе никого не видели и ничего не слышали. — Яубрал руку.

Проводницы молчали.

Я глянул налево и направо — никого не было. Все то липрочесывали поезд, то ли уже искали меня среди запасных путей и товарняков.

Со всех ног я кинулся к полутемному зданию вокзала.

Существует такая удивительная порода людей — укорененныемосквичи. Не надо путать с коренными, те ничем, кроме легкого снобизмастоличных жителей, от прочих россиян не отличаются! В отличие от них москвичукорененный — существо, за пределы Москвы не выезжающее, да и не стремящееся.Бывают разные степени укорененности. При самой запущенной человек рождается вроддоме имени Грауэрмана, хоронят его на Ваганьковском, а живет он (иногда —очень долго) где-то в промежутке между этими точками.

Про очень запущенный случай мне как-то рассказал отец. Егосослуживица в пятьдесят с лишним лет первый раз выехала из Москвы — в Питер, нанаучную конференцию. Перед поездкой она сильно нервничала, но только в поездевыяснилось, что женщина никуда и никогда не выезжала из Москвы. Даже в детствев пионерлагерь! Даже летом на дачу! Без особых причин, просто не выезжала — ивсе тут! В поезде она всю дорогу не спала, вглядывалась в унылые пейзажи заокном. В Питере восхищалась Невой и Невским, Исаакием и Адмиралтейством, параднымии поребриками. Целый мир внезапно открылся для человека!

Я, хоть и вырос в Москве, но вопросом «есть ли жизнь заМКАДом» не задавался, в Питере был раз пять, побывал и в Рязани, и вЕкатеринбурге, и даже в Красноярске. Ну и в Турции с Испанией, нынешнейальтернативе Крыму.

Однако город Орёл был для меня полнейшая терра инкогнита.Ну, «город первого салюта» вместе с соседним Белгородом. Ну, какая-то крепостьтам была в старину… или сражение?

Вот и все, пожалуй.

Даже как зовут себя местные жители, я не знал. Орёльцы илиорельцы? Орловчане? Орловяне? Орёльцы, орёлчанки и орловята?

Ответ я получил от дежурившего на привокзальной площадитаксиста, которому я сообщил, что отстал от поезда и должен как можно быстрееприехать в Харьков.

— Меня мало чем удивишь, — философски сказал таксист,выглядывая в опущенное окно старой «волги». — Ты платишь, я тебя везу. Хоть вМоскву.

В Москву?

Мне вдруг безумно захотелось назад. Домой, в Москву. Вшумный мегаполис, где затеряться проще, чем в пустыне. А станут ли там меняискать? Может быть, погоня с тем и связана, что я не смирился, не начал вестипрежнюю обыденную жизнь, а кинулся на поиски? Я как-то сразу поверил в это.Поеду сейчас назад, в Москву — и кошмар развеется. Вернусь на работу в «Бит иБайт», получу выволочку за прогул, помирюсь с Анькой…

Забуду Настю.

— Нет, — сказал я. — Мне в Харьков.

— Сколько?

Я понимал, что он имеет в виду. Но ответил неожиданно длясамого себя:

— Как поедем-то? Сразу на Курск или через Знаменку?

Какая еще Знаменка? Я и про то, что дорога через Курск идет,не знал!

Водитель еще раз осмотрел меня. Куда внимательнее. Видимо,то, что он видел, и то, что я говорил, друг с другом не вязалось — будто нателеканал «Наше кино», где шли какие-нибудь «Девчата», наложилась звуковаядорожка фильма «Девки», идущего по каналу для взрослых.

— А фигли через Знаменку? — спросил водитель.

— Короче, — предположил я.

Нет, не предположил. Знал!

— Короче, да дольше. В Кромах застрянем… Ты орловчанин, чтоль?

— Можно и так сказать. — Я улыбнулся. — Ну, за сколькоповезешь-то?

Водитель вздохнул. Сплюнул через открытое окошко, неохотносказал:

— Ну… я ж обратно никого не найду… Давай за семь?

По неизбывной московской привычке я мгновенно решил, чторечь идет о сотнях долларов. И сказал:

— Шеф, ну это свинство, так ломить…

— Ну шесть тысяч, раз земляк. — Водитель покачал головой. —Меньше не повезу!