Сочинения - Василий Иванович Красов

одеялом своей постели от злого холода сырых подвальных квартир московских обывателей.4

Ранним утром со всех сторон стекалась на Моховую шумная толпа студентов — в форменной одежде, со шпагами, в треугольных шляпах. Оживленно переговариваясь, сходились они в свои аудитории слушать монотонные лекции бесцветных профессоров.

Однообразно и скучно проходил день в университете. Одна за другой, утомительно, без перерывов, шли лекции. «За Давыдовым следовал Каченовский, — вспоминает К. Аксаков, — и студенты, зевая, спрашивали друг друга: что это, следствие ли Давыдова или предчувствие Каченовского?»[35]

Студенческая среда, в которую вошел Красов. была необычайно пестрой, разносословной. Со всех концов страны, часто, как и он, пешком, в рваных сапогах, без всяких средств, с одной лишь тягой к знаниям, шли сюда представители разночинного поколения «молодой России». И Московский университет становился центром этой молодой демократической России. Его аудитория, по словам Герцена, развивала студентов «юным столкновением, обменом мыслей, чтений». «В эпоху студентства… — писал К. Аксаков, — первое, что обхватывало молодых людей, это общее веселие молодой жизни, это чувство общей связи товарищества; в то же время слышалось, хотя и не сознательно, и то, что молодые эти силы собраны все же во имя науки, во имя высшего интереса истины… Мы мало почерпнули из университетских лекций и много вынесли из университетской жизни»[36]. Добрые товарищеские отношения, основанные на чувстве человеческого равенства, культ дружбы, отсутствие светского лоска и житейского благоразумия, горячность молодости, которая все «более и более слышала в себе умственные и нравственные силы», — все это роднило и сплачивало студентов в одну семью.

На одном курсе с Красовым учились многие впоследствии примечательные люди, его университетские товарищи — Виссарион Белинский и Михаил Лермонтов, Николай Станкевич и Сергей Строев, Осип Бодянский и Александр Ефремов. На этом же курсе слушал лекции Иван Гончаров. На старших курсах учились товарищи Красова Януарий Неверов и Иван Клюшников, первогодичным студентом был пятнадцатилетний Константин Аксаков, а также совсем юный Иван Тургенев. Среди студентов физико-математического факультета обращал на себя внимание худенький подвижный веселый юноша с коротко остриженными волосами. Это был Александр Герцен. Рядом с ним нередко видели серьезного Николая Огарева.

Общительный Василий Красов быстро приобретал в студенческой среде друзей и знакомых. В свободное от лекций время вместе с новыми своими друзьями он страстно и горячо спорил, рассуждал, фантазировал. Не принимал участия в этих «заносчивых спорах» смуглый, сутуловатый юноша, с большими горящими черными глазами, с чертами лица как будто восточного происхождения. Садился он всегда вдали от товарищей в дальнем углу аудитории, у окна, и, опершись на локоть, углублялся в чтение. Студенты знали его фамилию. Это был Лермонтов, тот, который впоследствии так выразительно живописал:

Святое место! помню я, как сон, Твои кафедры, залы, коридоры, Твоих сынов заносчивые споры: О боге, о вселенной и о том, Как пить: ром с чаем или голый ром; Их гордый вид пред гордыми властями, Их сюртуки, висящие клочками…

Этот юноша привлекал внимание Красова и его товарищей. Однажды они сделали попытку познакомиться с ним, послав на переговоры П. Вистенгофа. Красов, кивая головой в угол, где сидел Лермонтов, сказал:

— Вы подойдите, Вистенгоф, к Лермонтову и спросите его, какую это он читает книгу с таким постоянным, напряженным взиманием? Это предлог для разговора самый основательный.

Станкевич и Ефремов тут же одобрили совет своего друга, и Вистенгоф отправился в дальний угол аудитории. Лермонтов встретил его неприветливо и на его вопрос ответил резко[37]. Биограф Лермонтова объясняет эту резкость нежеланием поэта сходиться со студентом, обывательские интересы которого были ему слишком хорошо известны[38].

Несмотря, однако, на несходчивый характер Лермонтова, Красов познакомился и с ним и впоследствии, рассказывая об одной из встреч с поэтом, вспоминал, что «Лермонтов был когда-то короткое время» его «товарищем по университету»[39].

Раньше других своих товарищей из группы Станкевича Красов, можно полагать, сошелся а с Виссарионом Белинским, автором пьесы «Дмитрий Калинин», цензурное запрещение которой взволновало студентов, вызвало многочисленные толки, разговоры. Белинский, правда, к этому времени редко посещал лекции, часто болел, но Красов мог с ним встречаться не только на лекциях, но и в казеннокоштных номерах. Его старый семинарский товарищ Николай Лавдовский в феврале 1831 года добился казеннокоштного содержания, и Красов, всегда поддерживающий с ним связь, был значительно больше, чем его новые друзья, близок к казеннокоштным студентам, разделяя с ними те же лишения и бедствия.

Но ближе всего Красов сошелся с Николаем Станкевичем и вскоре стал его «истинным другом». Трогательной привязанностью и горячей любовью отвечал ему и Станкевич. Вначале он брал у Красова уроки в латинском и греческом языках, которые его друг знал довольно основательно, затем они вместе занимались историей и другими науками, целыми ночами просиживали за чтением Шиллера, Гете, Бальзака, Козлова. Уже в декабре 1832 года Красов напечатал в «Телескопе» стихотворение «Куликово поле» с посвящением Н. В. Станкевичу, обращался к нему и в другом своем стихотворении «Булат». Со временем эта дружба окрепла.

Юное поколение «молодой России» все больше проникалось духом политического свободомыслия, критического отношения к окружавшей его жизни. Современная действительность давала немало пищи для оживленных споров и суждений. Вспыхивали «холерные бунты», восстания в Крыму и на Кавказе, по всей стране прокатилась весть о польском восстании, об июльской революции 1830 года во Франции — все эти события надолго приковывали внимание студентов, возбуждали их, усиливали и обнажали оппозиционные антикрепостнические настроения.