Екатерина Великая - Вирджиния Роундинг

Репнин Николай Васильевич (1734–1801) — племянник Никиты Панина по линии жены; боевой генерал, удачливый дипломат, один из виднейших деятелей своей эпохи

Румянцев Петр Александрович (1725–1796) — фельдмаршал, сыгравший главную роль в обеих русско-турецких войнах; получил титул «Румянцев-Задунайский»

Салтыков Николай Иванович (1736–1816) — участник многих военных кампаний, затем вице-президент военной коллегии, гофмейстер при дворе наследника престола, позже — гувернер великих князей Александра и Константина Салтыков Петр Семенович (1698–1772) — участник нескольких войн, фельдмаршал; генерал-губернатор Москвы, покинувший город в разгар эпидемии чумы

Самойлов Александр Николаевич (1744–1814) — племянник Потемкина, генерал-прокурор после Александра Вяземского

Суворов Александр Васильевич (1729–1800) — фельдмаршал, который подавил Польское восстание и получил титул «Суворов-Рымникский»[4]

Теплое Григорий Николаевич (1717–1779) — заместитель Кирилла Разумовского, поддержавший переворот Екатерины; писатель и государственный деятель

Храповицкий Александр Васильевич (1749–1801) — один из статс-секретарей Екатерины, сенатор, автор записок Черкасов Александр Иванович (1728–1788) — секретарь кабинета Елизаветы и президент Медицинской коллегии при Екатерине

Чернышев Андрей Гаврилович (1720–1797) — кузен Захара и Ивана Чернышевых; генерал-аншеф, комендант Санкт-Петербурга[5]

Чернышев Иван Григорьевич (1726–1797) — генерал-фельдмаршал флота и президент Морской коллегии при Екатерине

Чернышев Захар Григорьевич (1722–1784) — брат Ивана Чернышева, камер-юнкер великой княгини Екатерины, впоследствии президент Военной коллегии

Чоглокова Мария Симоновна (1723–1756) — статс-дама, наперсница и двоюродная сестра императрицы Елизаветы; гувернантка великой княгини Екатерины

Шешковский Степан Иванович (1727–1794) — секретарь сената и глава Секретного отдела при Екатерине

Шкурин Василий Григорьевич (7-1782) — камердинер Екатерины; позднее камергер и тайный советник

Шувалов Александр Иванович (1710–1771) — брат Петра Шувалова и кузен Ивана Шувалова, начальник Канцелярии тайных розыскных дел при Елизавете

Шувалов Иван Иванович (1727–1797) — кузен Александра и Петра Шуваловых, преемник Алексея Разумовского на посту фаворита императрицы Елизаветы, впоследствии великий камергер при дворе Екатерины

Шувалов Петр Иванович (1711–1762) — брат Александра Шувалова, генерал-фельдмаршал артиллерии при Елизавете

Пролог

Город Санкт-Петербург, где Екатерина провела самую значительную часть своей жизни, — город сверкающих шпилей и куполов, ярко выкрашенных фасадов, длинных проспектов для променадов, европейская столица, основанная как «окно России на Запад», — уже был готовой сценой, как признавали все писатели, которые жили тут, создавая свои произведения. Санкт-Петербург был городом Екатерины — быть может, даже больше, чем городом Петра Великого — не только потому, что она внесла огромный вклад в создание его архитектуры, но и потому, что он значительно отвечал ее убеждениям. Убеждениям, что природу можно исправить искусством, человеческие существа могут стать лучше, если улучшить их окружение и образование, а порядок, красота и доброта связаны друг с другом и питают друг друга. Санкт-Петербург был также ее сценой. В XVIII веке мало что (если вообще что-либо) могло оставаться тайной в жизни женщины, являющейся одной из центральных фигур имперского двора, и едва прибыв в Россию, Екатерина немедленно поняла, что она — лицо общественное.

Живя с этим осознанием, она делала все что могла, дабы контролировать свой сценический образ. Одним из принципиальных способов создания означенного образа стало написание (или «шкрябание», как она это называла) не только нескольких вариантов ее воспоминаний, но также бесконечного числа писем — друзьям, любовникам, членам семьи, чиновникам и философам, о которых ей приятно было думать как о своих наставниках. Многие из ее писем явно рассчитаны на гораздо более широкое прочтение, нежели только получателем. Рутинное посредничество почты при переписке между дворами Европы использовалось как форма пропаганды — иными словами, если монарх, или посол, или придворный отправлял сообщение через обычную почту, а не посредством личного курьера, это делалось с уверенностью, что письмо перехватят и его содержание будет передано заинтересованным партиям. Хотя Екатерина не хотела, чтобы, например, ее письма к Вольтеру были официально опубликованы (она не считала, что они написаны достаточно умно для этого), — она знала, что он не сохранит их содержание в тайне. Она надеялась, что эта переписка сослужит добрую службу, придав ей облик просвещенной королевы-философа, и приобретая поддержку Вольтера в качестве таковой, она знала, что именно такое мнение о ней сложится при дворах и в салонах Европы.

Точно так же, как персонам мира медиа и знаменитостям в наши дни, в XVIII веке всякому, кого влиятельное общественное мнение признавало за личность, приходилось платить определенную цену и быть неутомимым в создании своего образа при помощи средств массовой информации — что и делала Екатерина. А это вело к тому, что молва выдвигала свои собственные версии «правды», превращая видных людей в мишени своего обсуждения. Екатерина была не единственной, кто писал мемуары, рассылал частные, а на деле открытые письма и помещал в газетах анонимные отрывки, и слухи, которые роились вокруг нее (часто непристойные по природе), были в чем-то просто обратной стороной саморекламы.

Однако в своих сочинениях Екатерина была озабочена не только саморекламой. Для нее сам процесс писания стал привычкой и одним из главных способов сбросить напряжение ежедневной жизни. Порой в переписке, в особенности с самым преданным другом по эпистолярному жанру Фридрихом Мельхиором Гриммом, она могла забыть о необходимости всегда показывать себя в наилучшем свете. Она называла Гримма своим «souffre-douleur» — то есть козлом отпущения или мальчиком для битья, тем, кто спокойно воспримет все, что она сочтет необходимым рассказать. Этому человеку она могла высказать свои тревоги и печали, а также поделиться тем, что ее развеселило, рассказать о причудах и характерах окружающих, о радости, которую доставляют ей внуки, собачки, разнообразные художественные и архитектурные проекты.

Именно в переписке с Гриммом мы видим отражение человеческого лица Екатерины — обнаруживаем, какой смешливой она могла быть, каким тонким наблюдателем являлась, начинаем понимать, каким образом добивалась она такой преданности друзей и слуг. Но поскольку от Гримма она не прячется, мы видим, насколько она восприимчива к людям и темам, как требовательна и сложна в общении, как лицемерна в отношениях с сыном — и как похожа на опьяненного счастьем подростка в начале отношений с новым фаворитом. Она верила, что Гримм никогда не употребит во зло то, что она рассказывает ему, и распространит только то, о чем она его попросит. В этой книге я часто отталкивалась от писем Екатерины к Гримму, позволяя ей где возможно говорить собственным голосом.

Предполагали ли они с Гриммом возможность публикации этой переписки? Оба они писали, во всяком случае в течение некоторого времени, помня о последующих поколениях и хорошо понимая, как интересны будут их письма историкам в свете их жизней и эпохи. Они ожидали, что большую часть писем со временем будут читать другие. Но тон многих писем Екатерины заставляет предполагать, что понимание это не